Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки - Иван Белецкий

Я думал, это какой-нибудь „Салют-112“, а выяснилось, что просто группа Space». Кроме того, границы сообщества сейчас ожидаемо размываются: исходный синтезаторный sovietwave разбавляется и ретро-роком (где действительно заметна «археологическая» работа) группы «Со мною вот что», и инди-попом «Артек Электроники».

Другой аспект — соотношение политического и эстетического. Сами опрошенные музыканты (кроме одного) утверждают: никакой идеологии в их творчестве нет, их ностальгия по СССР носит в основном эстетический характер. При этом участники групп понимают, что эстетика эта привязана к идеологии[63].

Если исходить из восходящего к неомарксистским школам тезиса, что поп-культура — это часть большой идеологической машины, призванной нормировать сознание, то sovietwave на первый взгляд выглядит чуть ли не идеальной музыкой для популяризации «официальной» ностальгии по Советскому Союзу, транслируемой с экрана телевизора.

В самом деле: «Российская газета» с сожалением пишет о закрытии проекта «Маяк», напирая именно на утопическую идеологию: «[Их музыка] воспринимается совсем не как „эхо ушедших дней“ (по названию одной из композиций), а как сигнал о том, что все у некогда единого народа, жившего в очень большой и очень красивой стране, которая дерзнула мечтать и подарила человечеству звезды, могло и до сих пор может быть по-другому»[64]. А газета «Бумбараш» (печатный орган «Революционного коммунистического союза молодежи») берет интервью у Эрики Киселевой из «Артек Электроники»[65]. То есть когда «политическая», ресентиментная ностальгия по СССР сталкивается с sovietwave, она может с готовностью пойти на контакт. Технически ничего не мешает этой музыке иллюстрировать ролики «Роскосмоса» и патриотические сериалы.

Впрочем, на пути такого использования sovietwave встает несколько проблем. Первая — это общая размытость месседжа. Чтобы ощутить ретроутопизм sovietwave, слушатель часто должен еще и ознакомиться с сопутствующими текстовыми или визуальными сообщениями, иначе он просто услышит ненавязчивую электронику «под 80-е». Вторая — месседж этот хоть формально и вписывается в общий ретроутопизм официальной культуры, все же является слишком странным и анемичным для нее, он предлагает только созерцание и сиюминутную легкую грусть по неслучившемуся, в нем нет вообще никакой агрессии ресентимента. Кроме того, sovietwave остается ограниченно востребованным явлением: максимум подписчиков в группе «ВКонтакте» из опрошенных нами музыкантов — у «Артек Электроники», и это меньше 10 тысяч человек.

В общем, условный производитель или потребитель sovietwave — в майке Laika-1957, кедах «Два мяча» и с электронной музыкой с айфона — слишком рафинирован. Для традиционного чиновничьего заигрывания с молодежью может сгодиться, но только факультативно. В конце концов, для поддержки господствующей идеологии можно найти куда более предсказуемых, понятных и популярных исполнителей.

5. Вперед, в прошлое! Заключение

В современной России практически не осталось масштабных и внятных утопических проектов, нацеленных в будущее. Все варианты «национальной идеи» ожидаемо оказываются пережевыванием тех или иных пластов русской истории, ретроутопической колонизацией прошлого, будь то проект «сталинский СССР», или проект «православие, самодержавие, народность», или увлечение эстетикой Союза времен Брежнева. Более или менее цельное утопическое мышление стало признаком более или менее маргинального дискурса — например, «технологическая сингулярность» гиков или «Христос в Новороссии» Проханова. Власть же (а равно и представители иных мейнстримовых дискурсов) действуют скорее апофатически, объявляя те или иные формы поведения нежелательными, но не предлагая утопической альтернативы. Речь всегда идет о будущем, в различной степени похожем на настоящее и прошлое, а не о кардинальном разрыве с ним (что отличало и хилиастический, и большевистский, и технократический утопизм).

Авторитарные режимы при всей своей утопической риторике на поверку часто опасаются затрагивать темы прекрасного будущего и предпочитают обращаться к прекрасному прошлому[66]. Это может быть связано не только с генеральной линией власти, но и с самоощущением производителей культурной продукции эпохи того или иного политического застоя, «контрабандой» протаскивающих соответствующие концепты. В СССР расцвет такого ретроутопизма в культуре начался в конце 1970-х. Многие фильмы позднего застоя и перестройки — это статичные ретроутопии с бесконечной фиксацией на прошлом[67]. В «Гостье из будущего» 1984 года будущее представляет этакий музей, где ходят в одежде из прошедших веков, нуль-кабины стилизованы под то ли кареты, то ли деревенские туалеты, а достижения техники используются скорее для развлечения[68]. Миелофон и летающие автомобили существуют как маркеры будущего в пустой Москве, будто бы созданной для пресловутых sovietwave-обложек. Это схлопнувшееся будущее, цивилизация, полностью погруженная в собственное прошлое, бессистемно собирающая старинные артефакты и инвентаризирующая их.

Позднесоветские утопии создавались в преддверии краха советской системы и несут в себе узнаваемую «щемящую ноту» тоски по будущему, которого не случится. Вспомним невероятно надрывную «Прекрасное далеко» и вообще концовку «Гостьи из будущего» с посылом «в будущее нас не пустят». (Или заглавную тему еще одной булычевской экранизации — «Хоть глазочком» — с ее откровением «Нам жить интересно и весело, но»[69].) Мечты о будущем с позиции советского книжно-киношного наблюдателя-школьника из двадцатого века так же томительно невыносимы (из-за недостижимости), как ностальгия по этому самому школьнику у «Соломенных енотов». Получается петля времени, условная усовская или маяковская Алиса Селезнева прибывает не из будущего, а из прошлого.

Музыкальная ностальгия постсоветского пространства в целом продолжает эту линию. И «Звездопад», и sovietwave, и даже чичеринская героика — это такие попытки воскресить утопический советский импульс, мертвый и несбыточный уже в то, советское, время.

За пределами этой статьи осталось очень многое, непростительно многое: от еще живых мастодонтов советской эстрады и до фанатичных реконструкторов постпанка 1980-х, от «Старых песен о главном» и до туров воссозданных «Кино» и «Гражданской обороны». Я постарался ограничиться наиболее показательными примерами, но, кажется, они хотя бы не искажают общую картину.

Исследователь Ян Гарвуд пользуется термином «утопическое пространство»[70], когда хочет описать те моменты в мюзиклах, когда повествование прерывается, звучит музыка и все начинают петь. Эти моменты, казалось бы, никак не детерминированы всем предыдущим повествованием, но зритель принимает их как должное. Возможно, любая композиция, эксплуатирующая идеи утопии и ностальгии, осуществляет прорыв в такие утопические пространства: их никогда не было и не будет, но они всегда рядом.

Дарья Хохлова, Никита Хохлов

«Советский Союз не развалился»: ретромания, постирония и ностальгия в российской популярной музыке

Об авторах

Дарья Хохлова

Родилась в Москве 2000 году. Живет и работает в Москве; учится на факультете гуманитарных наук НИУ ВШЭ. Организатор и участник независимых исследовательских и образовательных инициатив в области современной философии (Центр новой философии, Философский дискуссионный клуб и других). Участник выездных школ и конференций по философии, социологии, политологии, славистике, современному искусству и европейской интеллектуальной истории на базе российских и европейских образовательных институций. Автор критических рецензий по современному искусству (в том