Кому на Руси жить хорошо (сборник) - Николай Некрасов

Всё трудное каторги время,

Народ! я добрее с тобою несла

Мое непосильное бремя.

Пусть много скорбей тебе пало на часть,

Ты делишь чужие печали,

И где мои слезы готовы упасть,

Твои уж давно там упали!..

Ты любишь несчастного, русский народ!

Страдания нас породнили…

«Вас в каторге самый закон не спасет!» —

На родине мне говорили;

Но добрых людей я встречала и там,

На крайней ступени паденья;

Умели по-своему выразить нам

Преступники дань уваженья;

Меня с неразлучною Катей моей

Довольной улыбкой встречали:

«Вы – ангелы наши!» За наших мужей

Уроки они исполняли.

Не раз мне украдкой давал из полы

Картофель колодник клейменый:

«Покушай! горячий, сейчас из золы!»

Хорош был картофель печеный,

Но грудь и теперь занывает с тоски,

Когда я о нем вспоминаю…

Примите мой низкий поклон, бедняки!

Спасибо вам всем посылаю!

Спасибо!.. Считали свой труд ни во что

Для нас эти люди простые,

Но горечи в чашу не подлил никто,

Никто – из народа, родные!..

Рыданьям моим часовой уступил,

Как Бога его я просила!

Светильник (род факела) он засветил,

В какой-то подвал я вступила

И долго спускались всё ниже; потом

Пошла я глухим коридором,

Уступами шел он; темно было в нем

И душно; где плесень узором

Лежала; где тихо струилась вода

И лужами книзу стекала.

Я слышала шорох: земля иногда

Комками со стен упадала;

Я видела страшные ямы в стенах;

Казалось, такие ж дороги

От них начинались. Забыла я страх,

Проворно несли меня ноги!

И вдруг я услышала крики: «Куда,

Куда вы? Убиться хотите?

Ходить не позволено дамам туда!

Вернитесь скорей! Погодите!»

Беда моя! видно, дежурный пришел

(Его часовой так боялся),

Кричал он так грозно, так голос был зол,

Шум скорых шагов приближался…

Что делать? Я факел задула. Вперед

Впотьмах наугад побежала…

Господь, коли хочет, везде проведет!

Не знаю, как я не упала,

Как голову я не оставила там!

Судьба берегла меня. Мимо

Ужасных расселин, провалов и ям

Бог вывел меня невредимо:

Я скоро увидела свет впереди,

Там звездочка словно светилась…

И вылетел радостный крик из груди:

«Огонь!» Я крестом осенилась…

Я бросила шубу… Бегу на огонь,

Как Бог уберег во мне душу!

Попавший в трясину испуганный конь

Так рвется, завидевши сушу…

И стало, родные, светлей и светлей!

Увидела я возвышенье:

Какая-то площадь… и тени на ней…

Чу… молот! работа, движенье…

Там люди! Увидят ли только они?

Фигуры отчетливей стали…

Вот ближе, сильней замелькали огни.

Должно быть, меня увидали…

И кто-то стоявший на самом краю

Воскликнул: «Не ангел ли Божий?

Смотрите, смотрите!» – «Ведь мы не в раю:

Проклятая шахта похожей

На ад!» – говорили другие, смеясь,

И быстро на край выбегали,

И я приближалась поспешно. Дивясь,

Недвижно они ожидали.

«Волконская!» – вдруг закричал Трубецкой

(Узнала я голос). Спустили

Мне лестницу; я поднялася стрелой!

Всё люди знакомые были:

Сергей Трубецкой, Артамон Муравьев,

Борисовы, князь Оболенский…

Потоком сердечных, восторженных слов,

Похвал моей дерзости женской

Была я осыпана; слезы текли

По лицам их, полным участья…

Но где же Сергей мой? «За ним уж пошли,

Не умер бы только от счастья!

Кончает урок: по три пуда руды

Мы в день достаем для России,

Как видите, нас не убили труды!»

Веселые были такие,

Шутили, но я под веселостью их

Печальную повесть читала

(Мне новостью были оковы на них,

Что их закуют – я не знала)…

Известьем о Кате, о милой жене,

Утешила я Трубецкого;

Все письма, по счастию, были при мне,

С приветом из края родного

Спешила я их передать. Между тем,

Внизу офицер горячился:

«Кто лестницу принял? Куда и зачем

Смотритель работ отлучился?

Сударыня! Вспомните слово мое,

Убьетесь!.. Эй, лестницу, черти!

Живей!..» (Но никто не подставил ее…)

«Убьетесь, убьетесь до смерти!

Извольте спуститься! да что ж вы?..» Но мы

Всё вглубь уходили… Отвсюду

Бежали к нам мрачные дети тюрьмы,

Дивясь небывалому чуду.

Они пролагали мне путь впереди,

Носилки свои предлагали…

Орудья подземных работ на пути,

Провалы, бугры мы встречали.

Работа кипела под звуки оков,

Под песни, – работа над бездной!

Стучались в упругую грудь рудников

И заступ и молот железный.

Там с ношею узник шагал по бревну,

Невольно кричала я: «Тише!»

Там новую мину вели в глубину,

Там люди карабкались выше

По шатким подпоркам… Какие труды!

Какая отвага!.. Сверкали

Местами добытые глыбы руды

И щедрую дань обещали…

Вдруг кто-то воскликнул: «Идет он! идет!»

Окинув пространство глазами,

Я чуть не упала, рванувшись вперед, —

Канава была перед нами.

«Потише, потише! Ужели затем

Вы тысячи верст пролетели, —

Сказал Трубецкой, – чтоб на горе нам всем

В канаве погибнуть – у цели?»

И за руку крепко меня он держал:

«Что б было, когда б вы упали?»

Сергей торопился, но тихо шагал.

Оковы уныло звучали.

Да, цепи! Палач не забыл никого

(О, мстительный трус и мучитель!), —

Но кроток он был, как избравший его

Орудьем своим искупитель.

Пред ним расступались, молчанье храня,

Рабочие люди и стража…

И вот он увидел, увидел меня!

И руки простер ко мне: «Маша!»,

И стал, обессиленный словно, вдали.

Два ссыльных его поддержали.

По белым щекам его слезы текли,

Простертые руки дрожали…

Душе моей милого голоса звук

Мгновенно послал обновленье,

Отраду, надежду, забвение мук,

Отцовской угрозы забвенье!

И с криком «иду!» я бежала бегом,

Рванув неожиданно руку,

По узкой доске над зияющим рвом

Навстречу призывному звуку…

«Иду!..» Посылало мне ласку свою

Улыбкой лицо испитое…

И я побежала… И душу мою

Наполнило чувство святое.

Я только теперь, в руднике роковом,

Услышав ужасные звуки,

Увидев оковы на муже моем,

Вполне поняла его муки,

И силу его… и готовность страдать!

Невольно пред ним я склонила

Колени, – и прежде чем мужа обнять,

Оковы к губам приложила!..

И тихого ангела Бог ниспослал

В подземные копи, – в мгновенье

И говор, и грохот работ замолчал,

И замерло словно движенье,

Чужие, свои – со слезами в глазах,

Взволнованны, бледны, суровы,

Стояли кругом. На недвижных ногах

Не издали звука оковы,

И в воздухе поднятый молот застыл…

Всё тихо – ни песни, ни речи…

Казалось, что каждый здесь с нами делил

И горесть, и счастие встречи!

Святая, святая была тишина!

Какой-то высокой печали,

Какой-то торжественной думы полна.

«Да где же вы все запропали?» —

Вдруг снизу донесся неистовый крик.

Смотритель работ появился.

«Уйдите! – сказал со слезами старик. —

Нарочно я, барыня, скрылся,

Теперь уходите. Пора! Забранят!

Начальники люди крутые…»

И словно из рая спустилась я в ад…

И только… и только, родные!

По-русски меня офицер обругал

Внизу, ожидавший в тревоге,

А сверху мне муж по-французски сказал:

«Увидимся, Маша, – в остроге!..»

Кому на Руси жить хорошо

Часть первая

Пролог

В каком году – рассчитывай,

В какой земле – угадывай,

На столбовой дороженьке

Сошлись семь мужиков:

Семь временнообязанных,

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Из смежных деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова —

Неурожайка тож,

Сошлися – и заспорили:

Кому живется весело,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику,

Лука сказал: попу.

Купчине толстопузому! —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Старик Пахом потужился

И молвил, в землю глядючи:

Вельможному боярину,

Министру государеву.

А Пров сказал: царю…

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь: упираются,

Всяк на своем стоит!

Такой ли спор затеяли,

Что думают прохожие —

Знать, клад нашли ребятушки

И делят меж собой…

По делу всяк по своему

До полдня вышел из дому:

Тот путь держал до кузницы,

Тот шел в село Иваньково

Позвать отца Прокофия

Ребенка окрестить.

Пахом соты медовые

Нес на базар в Великое,

А два братана Губины

Так просто с недоуздочком

Ловить коня упрямого

В свое же стадо шли.

Давно пора бы каждому

Вернуть своей дорогою —

Они рядком идут!

Идут, как будто гонятся

За ними волки серые,

Что дале – то скорей.

Идут – перекоряются!

Кричат – не образумятся!