Лога - Алексей Бондин

Яков старательно разъяснял сыну, как определять месторождения золота. В нем снова вспыхнула вера в сыновние «счастки», но Яков не рассказывал об этом Макару, держа красный узелок далеко запрятанным в кармане… И чем чаще Макар приносил золото, тем больше у Якова росла вара в «сорочку».

— Цельняк надо искать. В перемывках нечего копаться. Все тут вышныряли. А вот ты смотри крутые лога. Где ложбинка — копай! Дойдешь до речника, — до гальки, копай глубже: должно быть золотишко!

Макару казалось, что это не отец говорит, а кто-то другой, зовет его в лесные трущобы, искать несметные богатства, спрятанные там. А Яков увлекался и грезил ушедшим счастливым временем.

— Мало ли здесь богатства у нас, на Урале. Всячины хоть лопатой греби, только уметь надо найти и умеючи взять. Упорство тут большое требуется и любовь к земле.

— И платина есть?

— И платина есть. Ну, это не в нашей стороне. Это туда, дальше. Надо ехать, где кержаки живут. Там не то, что платина, радий имеется.

— А это что?

— Радий-то?

— Ну?

— А это тоже металл, и где он сокрыт, никому неизвестно, а есть.

— А какой он?

— А он… Кто его знает?.. Никто его настояще не видывал. Вишь, этот металл, недоступный человеческим рукам. Сказывал мне отец, — твой дедушка Елизар, — что в одном месте объявился этот радий. Будто, это били шахту, и вдруг один старатель смотрит, а в углу что-то светит, как два языка огненных из земли высунулись и поводят концами. И огонь это не такой, как в нашей печке, а необыкновенный огонь… вроде радуги, только ярче. А он, значит, слыхал, что есть такое дело — радий — и светится. Бросился в угол и хотел схватить! Как его шибанет!..

— Обожгло?..

— А кто-ё знает? Не то обожгло, не то так какая-то сила дернула. Только когда он вылез оттуда и рассказал, так тут же, значит, бросились туда, а радия уже больше не видели. Ушел. Умеючи надо брать его.

Желание знать больше у Макара росло. Как только отец ложился, он говорил:

— Тятя, расскажи что-нибудь.

Яков иной раз упрекал сына:

— Все вот тебе расскажи, а когда учился, то плохо слушал. Учитель, поди, не меньше моего знает.

— В школе не так рассказывают, как ты.

— Лучше?..

— Нет, хуже!

Яков, польщенный, забирал в горсть густую бороду и начинал рассказывать истории.

Во время крепких морозов Скоробогатовы отсиживались дома, не выезжали в рудник. Тогда к беседам их присоединялась и Полинарья.

— А помнишь, отец, как мы хорошо жили, когда у нас дом был в Патраковой улице?

— Ну, как не помню. Я робил тогда на Вилюе. Видимое золото было тогда. Как посмотришь на ковш, так и видно, — оно блестками в песке-то сидит. Тогда еще бродяжки старосту церковного из Жирянки ухлопали на Вилюйском тракту.

— Верно… Мы тогда с руднику ехали, второй ли, третий ли год с тобой жили, — вспоминала Полинарья. — Еще тогда памятник тут ставили у ельника. А ельник-то какой страшный был!

— Это кто, бродяжки? — спросил Макар.

— А просто мужики, беглые из острога. Убегут и живут где-нибудь в покосной балагушке или возле приисков околачиваются. Летом гуляют, а к зиме в острог сами лезут.

— А как?

— Очень просто. На глаза лезут. Ну, стражник ли, j урядник ли — заберет в каталажку.

— И все они злые?

— Да — не… Были и добрые ребята. У меня один робил целое лето. Воды не замутит, бывало.

— А помнишь, отец, этот робил у тебя? Ну… на барина-то походил который. Ты еще тогда приехал с рудника и рассказывал, что не то барчонок, не то из служащих.

— О-о! Ну, как не помню! Тот потом политиком оказался. Меня в ту пору пытали таскать-то по приставам, да по жандармским. Пришел к жандарму, а его вывели на двор да на фотографию давай снимать.

— А, как это политика?..

— Это дело непонятное. Тут всяко говорят, кто, видно, как скажет. Одни говорят, — за правду люди идут, против законов наших. Другие говорят, — против царя и бога идут, самим охота в цари выйти. Студенты, говорят, все это.

— А это кто, студенты-то?..

— А это народ такой, который ни бога, ни царя не признает.

— Да вот с того разу и начало… с того разу и полетело у нас… всё чомором пошло, — укоризненно сказала Полинарья.

— Ну, хоть не с того раза… После того золото стало отказывать. О ту пору еще дом достраивали на Патра-ковой.

— Не про дом говорю я. А пировать ты стал о ту пору шибко.

Якова не рассердил упрек. Улыбаясь, он подзадорил Полинарью.

— Богаты будем, погуляем еще. Коли фарту не будет, и нищими умрем. Все равно места в земле хватит.

Он посмотрел на сына и лукаво подмигнул.

— А и будем богаты — ей-богу, будем!..

Макар попробовал представить себя богатым как Трегубовы. Закрыв глаза, он видел в шахте груды золота, черпал его прямо ковшом и ссыпал в мешок. Откапывал золотой песок и видел — в углу что-то светит. Там — радий! Макар схватывал, катал в руках камень тяжелый, как свинец и чуть теплый… от него по забою лучился радужный свет, брызгал, разливался во все стороны… Как бы сбоку Макар смотрел на себя и видел свое лицо, освещенное бледнооранжевым светом, щегольски подкрученные усы. Видел на ногах высокие ботфорты с лаковыми подклейками, бархатную рубаху, вышитую фисташками, с густокровавым отливом в складках, суконный пиджак.

Рассказы отца будоражили молодого парня. Он чувствовал, как руки его крепнут, просят настоящей работы. Свесив голову в шахту, он кричал:

— Ну-ка, тятя, вылезай, я спущусь!

Иной раз Яков, отругиваясь, оставался в забое, а иной раз уступал сыну. Макар, ловко зацепив ногой за крюк, скрывался в квадратной дыре шахты. Яков, зазевавшись, не успевал вытаскивать и отсыпать бадью, и Макар кричал снизу:

— Давай!.. Пошел!

Вечерами он уходил в лес с ружьем.

Он поднимался на гору, шел сосновым бором и, взобравшись на самый высокий камень шихана, любовался беспредельным морем гор. Там он подолгу сидел, наблюдая, как за острыми грядами гор пряталось солнце на ночь, как догорали вечерние зори, и как притихал, засыпая, лес.

Какое-то звериное чутье появилось у него — он без троп, без дорог шел и находил любой лог, речонку, покос — любое место, где он побывал, хотя бы один раз.

Однажды Яков с Макаром и Полинарьей далеко ушли в лес по грузди. С утра погода была ясная, но с полудня заморочало, и пошел мелкий спорый дождь. Макар, смотря в помутневшее небо, предупредил:

— Айдате домой — до ниточки смокнем. Дождик-то настроился надолго.

— Ну, чего ты знаешь, — ответил Яков.

— И верно, отец, — сказала Полинарья, — ранний гость до обеда, поздний — до вечера.

— Ничего вы не знаете оба, так это, — маленькая перевалка, — пройдет.

Чем дальше они уходили в лес, тем больше было грибов, тем ниже спускалась «перевалка». Она то сыпала частым дождем, то спускалась к самой земле, и окутывала мелким бусом. В лесу стало темно, холодно и скучно. Намокшие деревья застыли недвижно, покрытые мокрой сединой, роняя крупные капли на землю.

Полинарья подоткнула юбки выше колен. Мокрая рубашка хлестала ее по красным озябшим ногам.

— Отец, тебе говорят, пойдем домой, заколела я!

— Да отвяжись ты. Не видишь, что и так домой идем.

Макар с удивлением посмотрел на отца. Яков твердо шел вперед, спускаясь с горы ниже и ниже. Лес становился выше, массивней и гуще… Макар спросил:

— Ты, тятя, куда пошел?..

— Куда?.. Домой!

— Неладно.

— Ну, чего ты знаешь!

— Вижу, что дальше в лес пошли.

— Как бы не так!

Яков упрямо прибавил шагу.

— Отец, на самом деле, куда тебя черти-то несут?! — выругалась Полинарья.

— Не черти несут, а сам иду, домой пошел.

Полинарья покорно шла вслед за Яковом, а Макара стало забавлять упрямство отца, который деловито рассуждал:

— Вот с этой горы спустимся и прямо к Золотаревке выйдем, а потом поднимемся на Лиственную гору, с нее спустимся — и тут…

Вдали побрякивало ботало.

— Отец, спросить надо, ладно ли идем?

— Кого?

— А вот тут, кажется, народ есть. Ишь, лошадь ходит, слышишь ботало-то.

— Ну, слышу… Ступай сама и спрашивай.

— И спрашивать нечего, — сказал Макар, — я говорю, что идем неладно.

— Вы меня с толку сбиваете только.

Спросить в лесу дорогу — было не в характере- Якова. Он считал, что позорно плутать приисковому человеку. Но он уже начал сомневаться, — правильно ли они идут. Место казалось незнакомым и диким. Он взглянул на небо, но там и просвета не было, — все оно было обложено косматыми тучами. Вышли на широкую лужайку, где ходила пегая лошадь. У сосновой опушки стояла телега. Укрывшись половиком, под телегой лежал смуглый, крепкий подросток.

— Мир на стану-у! — сказал Яков.

Спрашивать мальчишку Якову не хотелось. Он потоптался на одном месте, обводя глазами елань.

— Ну, чего ты! — сказала Полинарья. — Зачем пришел, спрашивай!