Принцесса Греза - Лада Лузина

— Как и Жоржа Архангельского, — заметила Катерина.

— Как и миллионы других, — печально приплюсовала Маша. — А до коммуналок, при Деникине, тут жил киевский губернатор, а позже…

— А дом помнит Жоржа? — перебила Катя.

— Чудесно…

— Отлично…

Последние восклицания адресовались отнюдь не Архангельскому. Успевшая познать реставрацию, новоявленная комната-модерн пленяла с первых секунд — высокими окнами с витражами, изображавшими букет лилово-синих декадансных ирисов; стенами с размашистыми и в то же время сдержанными пастельными росписями; потолком с изображенным на нем томным павлином и сияющей золотом лепниной, обрамляющей как драгоценная рама медальон на потолке…

— Хочешь сказать, что это нарисовал дирижер-истопник? — спросила после паузы Катя.

В медальоне сиял портрет Сары Бернар, скопированный с афиши Альфонса Мухá.

Голову великой актрисы украшал знакомый убор из белых лилий.

Попасть за кулисы не составило большого труда, несмотря на то, что дорогу туда преграждали два недружелюбного вида молодца и далеко не красавца.

— Я от Киевского Института Благородных Девиц, — сказала Даша, поднимая перед собою цветочную корзинку с оборкой. — С подарком для мадемуазель Сары Бернар. Специально обученная говорящая кошка.

— Чево-чево? — переспросил молодец справа. И отпрянул…

Из лилий и роз, как черт из табакерки, выскочила морда Изиды Пуфик и четко огласила:

— Bonjour!

— Ты слышал? — ткнул правый молодец локтем левого.

— Бонжур — это по-французски «Честь имеем приветствовать вас на нашей славной киевской земле», — сочла нужным пояснить Даша Чуб, — поскольку мадемуазель Бернар имеет счастье быть великой французской актрисой.

— А бандур… бандура эта, точно по-французски? — подозрительно переспросил молодец слева. — Может, она просто так паскудно мяукнула?

— Здравствуйте, товарищи, дамы, господа и месье, — решительно перечеркнула его сомнения Пуфик. — Что, и дальше, как два пуделя, таращиться будем или пропустим подарок за кулисы?

Не сводя осоловевших глаз с хамской кошки, молодцы дружно сделали два шага в разные стороны — и рыжий дар беспрепятственно проплыл в закулисье.

— Au revoir, — вежливо попрощалась Пуфик с охранниками.

Коридор за кулисами был узким и длинным. На стенах висели горящие масляные лампы. «Опасно вообще-то, — подозрительно покосилась Даша на сомнительное чудо технического прогресса — светильник Арганда с заключенным внутри живым огнем, — так и сгореть недолго». И поежилась, вспомнив, что здание первого Городского театра взаправду сгорело. Но вряд ли сегодня — вряд ли Маша забыла рассказать им про смерть Сары Бернар в Киевском оперном. Так что бояться явно не стоит…

Найти уборную примадонны тоже оказалось нетрудно — как ни странно, Киевицу завлек туда запах цветов. Ей показалось, что зрительный зал совсем рядом — слева шел неумолкающий гул, кто-то все еще аплодировал, выкрикивал «Браво!». Из-за левого шума Чуб и удалось подойти к двери незаметно для странного фигуранта — мальца лет девяти-десяти, прилипшего к замочной скважине гримерной Великой актрисы.

Приблизившись, Даша ловко схватила мальчишку за ухо:

— Ты что здесь делаешь? А?

— Пустите, тетенька… пустите меня… Будьте добренькой… — заизвивался он.

— Дудки, я — злая. Ты кто?

— Жоржик.

— Архангельский?

— А откель вам известно? — Глаза мальца стали как плошки.

Глаза Даши Чуб сделались и того круглее — меньше всего она намеревалась обнаружить прапрадедушку жены депутата в таком возрасте и такой позе.

«Вот тебе и мой прапрадед-дирижер трахнул Сару Бернар… — фыркнула Чуб. — Хоть, может, она его, правда, как-нибудь выделила. Например, конфетку дала…»

— Ты точно Жоржик Архангельский? — уточнила она на всякий случай. — Как твое отчество?

— Олимпыч… Пустите… Пустите меня, Христа ради…

— Ты тут работаешь?

— Помогаю… в оркестре…… И-уй!

Взвизгнув и извернувшись, малец все же выкрутил ухо из Дашиных пальцев и припустил по коридору. Секунду она колебалась, но вместо того, чтоб последовать за ним, решила последовать его примеру. Нагнулась, заглянула в замочную скважину и поняла, что сегодня над ней властвует рок — ей опять довелось увидеть лишь самый последний акт драмы.

— Non! Non! — закричала рыжеволосая женщина, вырывая тонкие белые пальцы из рук коленопреклоненного мужчины во фраке.

— Нет, нет… — перевела Пуфик, хоть это было ясно и так.

Выпрыгнув из цветочной корзины, кошка с любопытством засунула рыжую мордочку под дверную щель.

Озвучив отказ, женщина отошла в дальний угол уборной и исчезла из виду. Мужчина остался стоять на коленях. Даша не видела лица — только темно-русые волосы, поникшую спину и горестно опустившиеся широкие плечи.

Женский голос, золотой, завораживающий, заговорил опять — теперь он гладил, обволакивал, желая уврачевать раны.

— Простите меня, — зачастила вслед Пуфик. — Я не была к вам добра, но была с вами честна. Там, в поезде, вы тронули мою душу. Но мое сердце занято другим, и оно мне не подвластно. Я люблю его. Или, быть может, не люблю, а лишь желаю… Быть может, мое желанье принесет мне только беду. Но я сделала выбор. И не изменю его. Потому что никогда не изменяю себе, даже если и сама я, и мои желанья недостойны подобной верности.

— А если однажды вы разлюбите его, Несмеяна? — густой голос мужчины был наполнен горечью, страстью и напрасной мольбой.

— Быть может, — повторила за невидимой женщиной Пуфик. — Быть может, однажды мои чувства угаснут, сердце остынет, в круговерти нелепых развлечений я получу от вас письмо и брошу все… Как видите, я снова честна с вами. Но в моей честности снова нет доброты. Лучше бы мне сразу сказать вам, что это вряд ли возможно, ответив бесповоротным отказом.

— Нет, я прошу вас… дайте хотя бы надежду.

Чуб обернулась. Судя по уверенному топоту ног, к уборной божественной Сары следовала целая процессия во главе с кем-то тяжким и важным.

— Пожалуйте сюда, господин генерал-губернатор, — подтвердил догадку угодливый бас. — Пожалуйста, прошу вас…

— Вы когда-нибудь видели подобное? 27 вызовов на бис! — спросил дрожаще-восторженный тенор.

— О чем говорить?!.. Великая! Величайшая! Божественная… — подпел бас.

Пуфик быстро скользнула обратно в корзинку. Чуб выпрямилась, прижалась к стене. Прошествовавшая мимо толпа слепила глаза драгоценностями на персях и перстах дам и мужчин, позументами и эполетами, благоухала одеколоном и воском, пудрой и духами «Кики», лошадиным потом и множеством цветов в сопровождавших кортеж нарядных корзинах.