Журнал «Вокруг Света» №03 за 1989 год - Вокруг Света

— Если уж показывать историю,— он обращался непосредственно ко мне,— то делать это надо объективно, а не взмахами двух кистей — черной и белой. Такое упрощенчество лишь во вред нам, сегодняшним... Кстати, что касается грабежей...— Он посмотрел на меня и лукаво усмехнулся.— Так ведь вы, русские, тоже грабили. Кто на Византию ходил? Кто на болгар ходил? Князь Олег, князь Игорь (правда, неудачно), а Святослав — тот три раза ходил. И всегда с богатой добычей возвращался. Читайте «Повесть временных лет», ее Нестор написал, а перевел академик Лихачев. Там все сказано!

Расстались мы с Анатолием друзьями, хотя и не во всем сошлись во взглядах в споре о кочевниках и русичах.

Когда я вернулся в Горно-Алтайск, мне посчастливилось встретиться со старейшим алтайским историком, этнографом и писателем Евгением Модестовичем Чапуевым. Сам он живет в Новосибирске, но несколько раз в году приезжает сюда, чтобы «подышать» воздухом родины. Мы оказались соседями по гостиничным номерам. В памяти Чапуева живут необъятные пласты познаний. Его незамутненный годами пылкий и непредубежденный ум хранит множество архивных и литературных источников, народных сказаний, обрядов, сказок, его душа охотно резонирует на отзвуки прошлого.

— Алтай — это невскрытая сокровищница, говорил Рерих. Известный востоковед Радлов считал, что невозможно выяснить происхождение древнейших обитателей края. Но он ошибался, уважаемый историк. Я — из древнего рода кипчаков,— заявляет Евгений Модестович,— и я выяснил свое происхождение. Мы, кипчаки, входили в состав гуннов, мы подчинялись Тюркскому каганату, А потом князь Мстислав Удалой выгнал нас в казахские степи, а потом мы оказались на Алтае.— Он задумывается на мгновение и начинает загибать пальцы.— Так, будем считать эпохи. Под кем находились и кому подчинялись алтайцы. Тюркский каганат — раз, Уйгурский каганат — два, период киргизского великодержавия — три, «эпоха конского устрашения» (монголы) — четыре, майманское иго — пять, китайское иго — шесть, джунгарский контайша — семь, царское правительство — восемь. И так — тысяча триста лет!

— По-вашему выходит, что до 1917 года над Алтаем и солнце не всходило?

Чапуев охотно принимает шутку:

— Всходило, еще как всходило! Русскую колонизацию я не считаю игом. Никогда алтайцам не жилось так легко, как с русскими. Да, гнет был, налоги платили — но не было унижения национального достоинства. Из Бийска приезжал становой пристав, его торжественно принимали, угощали, поили, соболей давали в придачу. Вот и все иго!.. А русские кержаки-старообрядцы! «Града настоящего не имеем, а грядущую взыскуем»,— говорили они. Кремень-народ! Разве его можно сбрасывать со счетов? Старообрядцы пришли к нам в конце XVIII века, и приняли их почти как своих. В жилах алтайцев и сейчас течет кержацкая кровь. Русские привили нам вкус к земледелию, а мы их учили пастбищному скотоводству. Русские пришли с топорами и показали, как строить большие жилища, а мы их учили охоте, ореховому и травному промыслу... В нашей истории очень крутой замес кровей, культур, языков.

Я поделился с Евгением Модестовичем своими сомнениями: очень трудно постичь характер алтайца.

— И никогда не постигнете, так что имеете право на ошибку,— успокоил он меня с добродушной улыбкой.— Тысяча триста лет под иноземным ярмом — это ведь не шутка! Память человеческая коротка, но в памяти подсознательной, генетической все хранится очень и очень долго. Вот почему алтайцы — самый покладистый, мягкохарактерный народ. (Ох, встретиться б ему с химиком-майманом!) А песни какие у нас? Жалующиеся, печальные. Женщины лишнего слова сказать боятся. (А я слышал от Н. И. Шатиновой, декана историко-филологического факультета пединститута, что алтайская женщина как личность занимала более высокое положение в семье, чем у русских.) У каждого подспудно живет мысль: не будь лучше меня и не старайся занять места более высокого, чем мое. На чужой род наговаривают больше, чем тот того заслуживает. И одновременно — очень добрый народ, доверчивый, приветливый. В алтайских диалектах и наречиях нет слов, которые бы соответствовали русским значениям «вор» или «замок». Алтаец никогда не скажет «стой!», а произнесет вежливое «ондо тур» или «тох-то» — «остановись». Ни в литературе, ни в устных преданиях и сказках нет ни одного эпизода, где бы мужчина убил женщину. Это считается страшным грехом... Наш народ — как спящая почка, ему надо помочь раскрыться. И хорошо, что в последние годы наметился поворот к алтайскому языку, алтайской культуре... Я не уверен, что историк Чапуев вылепил полный портрет своего сородича. Здесь сколько людей, столько мнений. Скорее всего это несколько штрихов к познанию национальной психологии, национального характера, который находится в развитии, постоянной эволюции.

Моя третья встреча с пастухом Виктором все откладывалась. Я не видел его уже больше недели. Иногда, забегая в гостиницу, мельком взглядывал в окно, выходящее на лысую макушку Тугая, и видел грузного всадника на рыжей лошади на фоне густого синего неба. Мне казалось, он высматривает мои окна и даже машет рукой: поднимайся ко мне, что ты застрял в своем прокуренном номере!..

Виктор сидел на жесткой короткой траве, обвеваемой ветром, и держал в руках транзистор. Рядом разлеглось его стадо.

— Все, думал, больше не встретимся,— заметил он осуждающе, не глядя в мою сторону.— Сегодня последний день, завтра ухожу на другое пастбище.

Я оправдывался: суета заела...

— Понимаю, командировка,— сказал Виктор.— Хотел тебе нашу музыку показать, топшур два раза приносил. «Длинный палка — два струна, я хозяин вся страна»,— произнес пастух насмешливо, с тем неподражаемым акцентом, с каким обычно русские изображают азиатское произношение.— Нет топшура, дома оставил. Оперу будем слушать! — И он на полную мощь врубил транзистор.

Был теплый ясный вечер, внизу завязывался туман, в невнятной колдовской дымке отодвинулись дальние горы...

Горно-Алтайская автономная область

Олег Ларин

Оазис

За окном беснуется антарктическая метель, мороз под тридцать градусов. Но в комнате Виктора Морозова на станции Новолазаревская тепло и уютно. Мы пьем индийский кофе, и я догадываюсь, откуда он здесь. Новолазаревская расположена на небольшом клочке суши в 14 километров длиной, в так называемом оазисе Ширмахера, затерявшемся во льдах Восточной Антарктиды. Рядом с советской работает станция «Георг Форстер» (ГДР). А километрах в ста к северу, на барьере ледника Лазарева, открыли свою станцию «Дакшн Ганготри» индийские ученые.

— Выходит, Виктор Иванович, с индийцами вы уже наладили контакт?

— Для Антарктиды сто километров — не расстояние. А началось,— Морозов кивает на вымпел антарктической индийской станции, висевший на стене рядом с вымпелом «Георга Форстера»,— с такого контакта, который крепко связывает...

Я об этом случае был наслышан.

Выносной лагерь радиофизиков Новолазаревской станции расположен на шельфовом леднике Лазарева в 34 километрах от «Дакшн Ганготри». Жилой балок на полозьях, тягач, буровая установка — вот и вся зимняя база трех советских полярников. Именно сюда однажды ночью и подкатил вездеход «Кассборер», всполошив обитателей лагеря ревом двигателя и светом фар. Ночными визитерами оказались индийские полярники во главе с начальником станции Аэром Венкатом Субраманиамом. Приехали знакомиться с работой советских радиофизиков. И, надо сказать, момент выбрали удачный, в эти дни бурение дало отличные керны.

Утром и занялись работой, но погода вскоре испортилась, и индийцы начали собираться домой. Надвигалась метель, а она могла затянуться не на один день. Пока собирались, завечерело, и провожали «Кассборер» уже в темноте. Для такой ходкой машины проскочить три десятка километров никакого труда не составляло, потому и не волновались.

Вскоре метель разбушевалась не на шутку. На утреннем сеансе связи с Новолазаревской в наушниках стоял такой треск, что Леонид Грызилов едва разбирал слова начальника станции Георгия Петровича Хохлова.

— Ну что там? — нетерпеливо спрашивал Морозов.

— Вездеход на индийскую станцию не вернулся,— сбросив наушники, с тревогой произнес Леонид.— Хохлов уже провел совещание, связался с Молодежной и получил «добро» на спасательную операцию. Меня оставляют здесь. А вам...

Несколько минут потребовалось Виктору Морозову и Василию Пасынкову, чтобы бросить в тягач теплые вещи, спальные мешки, термос с горячим чаем и выехать. Колея в свете фар была едва видна, и Виктору пришлось вести тяжелую машину, наполовину высунувшись из люка. Морозило несильно, всего-то 18 градусов, но порывистый ветер до 30 метров в секунду обжигал лицо. А тут еще сорвало шапку. Хорошо, что нашлась другая,— полярники народ запасливый. Ну да это мелочи, а вот за индейцев беспокоились здорово — они уже 17 часов находились в неотапливаемом «Кассборере».