Год спокойного солнца - Юрий Белов

Они познакомились позавчера, встречая Новый год в одной компании, и Сева не очень верил в то, что она согласится сегодня пойти с ним в ресторан. Но Лена только кивнула ему, сказав просто: «Пойдем. Я целую вечность не была в ресторане».

— Слушай, — осененный внезапной идеей, предвкушая радость Лены, произнес он, когда они вернулись к своему столику. — Поехали вместе в круиз. В мае. Европу посмотрим. Еще не поздно заказать путевки, я это беру на себя.

— Ты что, обалдел? — засмеялась она и откинула голову, чтобы волосы легли за спину, не мешали. — Какой круиз, какая Европа? У меня отпуск по графику в сентябре. А потом диссертация, работы — ты не представляешь!

Им уже коньяк принесли, закуску, минеральную воду.

— Брось, — возразил он, наливая ей и себе, — диссертация не уйдет. Вернешься — с новыми силами быстрее сделаешь. А насчет отпуска… ну, скажешь — свадебное путешествие… Поймут, не чурбаны же у вас в начальстве ходят. А хочешь я сам поговорю, я сумею.

Весельем искрились ее глаза.

— Честное слово, обалдел. Это ты предложение мне делаешь?

— А что? Ты против?

Он старался смотреть на нее тем обволакивающим взглядом, который был старательно отработан перед зеркалом, и не подводил ни разу.

— А ты занятный, — сказала она и отвела потемневшие вдруг глаза. — Налей воды, душно.

Вода была хорошо газирована, пузырьки облепили стенки фужера, фонтанчики выбрасывались с поверхности, пока она пила.

— Так как же? — снова спросил он.

— Чудак. — Она взглянула ему прямо в глаза, и его поразила затаенная в них тоска. — Как у тебя все просто. Раз-два — и выскочила замуж. Тебе сколько — двадцать пять, двадцать шесть, не больше, а мне уже за тридцать…

— Бальзаковский возраст, — начал Сева, но она недовольно поморщилась, и он умолк.

— Не говори пошлостей, пожалуйста. Если это твоя тактика в общении с женщинами, то прибереги свой пыл. Я для такой роли не гожусь.

— Но я же в самом деле… Я как увидел тебя, сразу понял: все, конец свободе. Честное слово.

— Ах, Сева, Сева, — засмеялась она, и лицо ее просветлело, снова стало притягательно женственным. — Пользуешься женской слабостью, а ведь это грешно.

— Да в жизни только то и прекрасно, что грешно! — обрадованный переменой в ней воскликнул Сева.

— Ого! Ты это сам?

Ему приятно было ее удивление.

— А что… Я же не только тренер, я в газете сотрудничаю и стихи пишу.

— Ну! — искренне удивилась она. — Так-ты просто клад. Может быть, действительно дать согласие, пока другие не поняли, какой жених пропадает, и не увели…

Она все посмеивалась, но ей совсем не было весело. Давно стало ясно, что жизнь не сложилась, хотя объяснить, почему это произошло, она не могла. Не хуже других была. Стоя перед зеркалом, придирчиво разглядывала себя и видела, что в чем-то, по крайней мере внешне, даже лучше многих подруг, которые давно повыходили замуж, детей понарожали и живут своей семьей, нормальной жизнью, в хлопотах и заботах, — а вот у нее ни мужа, ни детей, ни этой самой нормальной жизни, без которой просто нельзя молодой здоровой женщине. Вроде бы не привередничала, не строила из себя недотрогу, компанейской была девчонкой. Сокурсницы считали, что уж Ленка-то Мазуренко мужа себе отхватит что надо. Не отхватила никакого, даже из тех, что поплоше. Поначалу еще время было — успеется, мол, какие мои годы. А годы проскочили, не заметила как. Попробуй теперь организуй эту самую нормальную жизнь. Как будто дело несложное: познакомились, приглянулись друг другу, сошлись, живи себе. Только где познакомиться? В лаборатории сплошной монастырь, только завлаб мужчина. Его так и зовут: настоятель женского монастыря. Хотя, если по существу, почему монастырь? Одна только Лена незамужняя, остальные все пристроены. Подруги участие проявляют: давай познакомим, вот у моего товарищ есть, не пьет, не курит, и специальность хорошая, больше двухсот имеет. А ей такое участие хуже горькой редьки. И в то же время как избавиться от позывов женского естества, от желания материнства? Иногда приходили шалые мысли: в конце концов находят же себе другие кого-то, хоть на время, погулять, как говорится, отвести душу. А что делать?.. Но все противилось в ней этому.

И тут Сева. Наверное, встретились они все-таки случайно, вряд ли устроители новогодней вечеринки это имели ввиду. Так ей по крайней мере казалось. Лена и за столом сидела далеко от него, и на танец первым пригласил ее совсем не Сева, а кто-то другой. Но потом, по мере того, как разгулялись, в броуновском движении участников вечеринки стали возникать неведомые силы, которые и свели Лену и Севу. Как это произошло, теперь уже невозможно установить. Под конец они и за столом оказались рядом, и танцевали только вдвоем, и болтали о всяких пустяках, а в улыбках, во взглядах появилось некое значение, тайна, известная им одним. Правда, Лена объясняла все это выпитым вином. Расходились уже утром, светло было и Сева на улице вел себя совсем пристойно, даже под руку ее не взял, провожая до дому. И она не позвала его к себе, попрощалась по-дружески. И второго, придя на работу, вспоминала о встрече с Севой как вспоминают о случайном — с некоторой грустью, с внутренней тихой улыбкой, без каких-либо планов. Новогодняя ночь с каждым днем отдалялось и отдалялась от нее.

Но она вспоминала сон — Сева приснился ей так, что стыдно было утром, и весь день она чувствовала себя неловко, словно кто-то мог знать об этом сне. А когда после работы вышла из института и увидела его, то сбилась с шага и вынуждена была остановиться, чтобы справиться с волнением.

— Я взял билеты ка югославскую эстраду, — тоже смущаясь, хотя заметно было, что это наиграно, сказал он. — Пойдем?

Она молча кивнула и, чтобы скрыть радостные чувства, поспешно взяла Севу под руку, на ходу стала быстро и сбивчиво говорить какую-то чепуху — про разбитую днем колбу, про книгу, которой не оказалось в библиотеке, а она так нужна была, и еще бог знает о чем. А успокоившись, велела обождать ее у входа в Дом офицеров, где давали концерт гости из Югославии, и побежала домой привести себя порядок. На концерте и позже, когда Сева предложил поужинать в ресторане, она держалась спокойно и охотно, пошла с ним, сказав себе: не настолько же я пала, чтобы бояться пойти с мужчиной в ресторан, это совсем ни к чему не обязывает. Что, в конце концов, она должна похоронить себя заживо? Да пропади все пропадом! Поужинаем, потанцуем — и все, прости-прощай. А он вон какой настойчивый оказался. Ой, девка, не устоишь, подумала она весело. Да что в самом деле, ведь старухой скоро станешь, кому тогда будешь нужна…

— Давай выпьем, — сказала она, не отрывая от него горячего взгляда, понимая, что слишком много этот взгляд говорит. — За что?

— Чтобы были мы счастливы вдвоем, — быстро, как заготовленное, ответил Сева.

Ничего не ответив и взгляда не отведя, Лена поднесла свой бокал к его бокалу, чокнулась, послушала, как затихает мелодичный звон, и выпила до дна. Только после этого, переборов неприятное ощущение от выпитого, произнесла как заклятье:

— Дай-то бог.

Она смотрела долгим изучающим взглядом, желая что-то понять в нем, угадать, и он впервые не выдержал, опустил глаза. Ей показалось, что за этим его жестом стоит нечто важное, но тут опять грянул оркестр, и Сева, обрадовавшись, встал.

— Пойдем?

Она молча пошла с ним в круг, а когда он готов был начать танец, не отпустила его руку и крикнула, чтобы услышал за музыкой:

— Ты хоть фамилию свою скажи, дорогой женишок!

— Сомов моя фамилии! — смеясь, ответил он. — А твоя?

— Мазуренко. Вот и познакомились.

Она была необычно возбуждена и танцевала страстно, словно некий ритуал выполняла, от которого зависела вся ее судьба. А когда музыка кончилась и он взял ее под руку, Лена на мгновение прильнула к нему, близко глянула в глаза и засмеялась загадочно. «Колдунья, — подумал он, — настоящая колдунья».

Он и сам не понимал, почему его тянет сюда, на заброшенный причал, примыкающий к кладбищу. Тоскливо тут было, уныло, и мысли всякие невеселые лезли в голову. Но когда выпадало время, Пэттисон все равно сворачивал сюда и тихо бродил в одиночестве по опустевшей набережной или садился на кнехт и смотрел на реку.

После рождественских праздников наступила оттепель, от воды поднимался туман и клочьями наползал сквозь металлическую изгородь на могильные плиты, плохо различимые отсюда, и где-то там, в глубине кладбища, собирался, настаивался, густел и стоял сплошной белой стеной. В ясные дни кладбище просматривалось насквозь, по ту сторону виднелись серые громады многоэтажных домов, но сейчас они даже не угадывались за молочной пеленой тумана. «Молочные реки и кисельные берега», — вдруг подумал Пэттисон, и почему-то защемило в груди. В последние дни он много читал о России, и не только то, что могло пригодиться для будущей книги. На рождество он принес домой русские сказки, и они с Джозиной попеременно читали их вслух.