Русский Робинзон - Сибиряков Николай

— Тогда начнем выгружать, — вздохнул Лисицын.

Оба товарища перенесли на берег Петрушу, потом овчарок, кур и овец; с большим трудом согнали с палубы корабля в воду коров и рабочих волов. Едва солнце закатилось, вся скотина была собрана на возвышенной полянке, совершенно освободившейся от снега, где жадно ела затхлое корабельное сено.

Петруша ночевал в хижине, а Лисицын с Василием и овчарками остались стеречь стадо. Одну собаку звали Барбосом, другую — Серкой. По правде сказать, было что стеречь: восемь холмогорских дойных коров поражали знатока своей красотой и молочностью, бык той же породы был образцом силы, шестнадцать украинских волов, редкие по величине, толстоте шеи и ширине груди, обнаруживали необыкновенную силу, двадцать шесть овец оказались чистой романовской породы. Лисицын с детства любил хороший рогатый скот, и потому восторг его был полным.

Всю ночь они провели с Василием. Это был малый сорока лет, простой, добрый, веселый, трудолюбивый и набожный. Василий и Сергей Петрович стали совершенно друзьями.

На другой день Лисицын, поджарив в плошке столовую ложку соли, захваченной с корабля, распустил ее в стакане кипящей воды и, остудив, дал выпить Петруше натощак. От этого лекарства лихорадка больше не возвращалась. Об этом простом средстве Лисицын слышал от тетки.

С раннего утра товарищи опять отправились на корабль. В этот раз они спустили за борт восемь арб и нагрузили их двумя бочками солонины, несколькими окороками ветчины, шестью кулями ржаной муки, шестью мешками ржи, четырьмя мешками ячменя, пятью кулями овса и пятью кулями соли; кроме того, забрали множество сит и решет, двадцать веретьев и всю медную луженую молочную посуду. В каждую арбу запрягли по паре волов, которые легко вывезли тяжесть на берег и доставили ее к хижине.

Между тем снег повсеместно стаял и начала пробиваться зеленая трава. Скот уже не ел затхлого сена, волам и коровам стали давать понемногу овса.

Утром следующего дня Лисицын и Василий опять отправились очищать корабль. Теперь они нагрузили арбы семенами и земледельческими орудиями, взяли мешок озимой ржи, мешок яровой китайской ржи, мешок гималайского ячменя, мешок крупного камчатского овса и мешок гречи, а также несколько небольших мешков с просом, горохом, льном, коноплей и разными травяными, огородными и садовыми семенами. Из сельских орудий они обнаружили два плуга, две сохи, два почвоуглубителя, скоропашку, две железные бороны, пропашник, ручную веялку, двенадцать топоров, столько же кос и серпов, множество пил, заступов, железных лопат и вил, походную кузницу с полным кузнечным прибором, полный столярный и токарный инструмент с токарным станком хорошей работы.

В следующую ездку забрали с корабля все носильное платье и белье, небольшой перегонный медный куб с трубой и кранами, три бочонка с порохом, бочонок с дробью, два пуда свинца, бочонок с водкой, четыре охотничьих ружья, медный трехфунтовый единорог с шестью гранатами (единственная, казалось бы, бесполезная вещь, взятая по страсти Лисицына к артиллерии), чайный погребец с полным прибором, телескоп, две подзорные трубы, два компаса, два самовара, большой запас кухонной, столовой и чайной посуды, ящик с чаем, ящик с удочками различной величины, множество веревок, парусов, железа и чугуна, а также шестерни, колеса, подшипники, выломанные из машин, точило и два жернова от ручной мельницы.

Ночью пошел проливной дождь, подул сильный южный ветер, едва не сорвавший брезент с палатки, устроенной над вещами, взятыми с корабля. Потребовались усилия всех троих обитателей хижины, чтобы сохранить все в целости.

Утром Лисицын с Василием опять отправились на корабль, вооруженные топорами, с намерением забрать гвозди, доски и тес, оставшуюся муку и рожь, но корабль унесло бурей в море.

— Жаль, — сказал Лисицын, — что мы не перетащили на берег все вещи, теперь пропадут.

— Полноте жалеть, Бог и так был очень к нам милостив. Сколько полезных вещей он даровал нам по своей благости!

— Неужели ты думаешь, что Бог специально послал имущество этого корабля таким ничтожным людям, как мы?

— Всем хороши вы, Сергей Петрович, и душа у вас добрая, и сердце жалостливое, и умом одарены с преизбытком, да Божественной веры в себе не имеете. Если Господь промышляет о всякой твари, то тем паче о человеке. У нас и волос не упадет с головы без Его святой воли. Поверьте мне, хоть я и простой человек, но во всем вижу промысел Божий! Неужели вы думаете, что Господь творит что-либо без благой цели? Он послал вас ко мне, чтоб спасти мою жизнь, меня послал к вам на помощь, а обоим нам дал средство воспользоваться чужим добром, чтоб мы не знали ни в чем нужды.

— Ну, уж в этом ты не убедишь меня. Нас свел случай.

— Не сердитесь на меня за правду, Сергей Петрович, больно мне слышать от вас такие речи. Не далее, как вчера, вы рассказали мне свою жизнь. Сами же сознались, что вели бесполезную, распутную жизнь; любили одного себя, а всех остальных людей считали дрянью. Господь, зная ваше доброе сердце, не прогневался на вас до конца, но смирил вашу гордыню, водворив в этой пустыне. Потом, припомните, вы умирали от голода и пусть без веры, но призвали Господа. Он тотчас же спас вас от неминуемой смерти. А когда вас медведь преследовал на дереве, ради одного возгласа вашего «Господи, помилуй!» сейчас же милосердый Отец наш послал вам спасение. Молитва спасла вас, а не случай! Нет, Сергей Петрович, это Богу было угодно, чтобы вы оставались здесь для получения даров Его. Уверуйте в Бога, молитесь ему от всего сердца и благодарите за благодеяния, от него получаемые, и жизнь никогда не будет вам в тягость, а смерть сделается не страшна.

Эта простая, но с жаром сказанная речь сильно тронула сердце Лисицына; он не нашел ничего сказать в опровержение; совесть говорила ему, что слова Василия дышат истиной.

— Благодарю тебя, Василий, я хорошенько все обдумаю.

— Дай-то Господи, чтобы слова мои упали на добрую почву, — сказал Василий, набожно перекрестившись.

Последовавшие за тем трое суток Лисицын все больше молчал, подолгу задумывался. Василий остерегался тревожить его расспросами и в тишине молился Богу, чтобы просветил разум и душу его спасителя. Утром четвертого дня он нечаянно увидел Лисицына, стоящего на коленях и молящегося со слезами. Василий отошел, бросился на колени и возблагодарил Бога, совершившего чудо обращения.

Однажды, подоив коров, товарищи уселись на холме, наблюдая за стадом.

— Сергей Петрович, — начал Василий, — может вы выслушаете меня, глупого…

— Я всегда с удовольствием слушаю тебя, Василий, и речи твои нахожу полезными и умными.

— Хочу рассказать вам о себе. Чаю, речь моя послужит обоим нам на пользу.

— Сделай милость. Нужно и мне знать тебя покороче.

— Когда мне было двенадцать лет, остался я круглым сиротой в селении в ста верстах от Нерчинска на руках у искусного кузнеца и тележника. У него с малолетства учился я ремеслу, которое очень полюбил, и вряд ли в Сибири сыщется кузнец или тележник искуснее меня. Умер мой хозяин. Не имея достатка снять за себя заведение его, я поступил в артель к плотнику и научился всей строительной хитрости, работая на казенном заводе в Кяхте. С измальства будучи смышлен, я топором-то тяпал, а тем временем учился калякать с китайцами. За два года работ на Кяхте я таки порядком наломал свой язык, а после мне это очень пригодилось…

Тогда пронеслась молва, что есть страна великая, по которой течет река-море, имя ей Амур. Что по одну ее сторону, по правую, сидят китайцы в своих городах и поселках, а по другую, стало быть по левую, сторону лежат пустынные необитаемые земли, не видавшие сохи от создания мира. Там растут леса дремучие, непроходимые; течет много рек многоводных, в которых рыба кишмя кишит. Что по тем местам ершатся горы высокие, а в них текут жилы серебра и золота. Еще старики рассказывали, что земля та в давние годы была завоевана казаками русскому царю; они и острог там поставили, да как-то оплошали: китайцы их оттуда выгнали и острог разорили, а с той поры, незнаемо почему, землей этой не владели ни русские, ни китайцы.