Стражи - Александр Бушков

Черников усилием воли заставил себя улыбнуться самым приятным манером (хотя Ляхов видел, как нелегко ему это далось):

— Увы, фройляйн, наоборот. Я настолько безалаберный, что если не куплю календарь за три месяца до того, как в нем будет нужда, то в декабре обязательно забуду это сделать… Да-да, именно так и обстоит. К тому же эта утомительная работа… Вы не поверите, но я настолько устал от копания в бумагах, что поймал себя на провалах памяти. Я совершенно не помню, какое нынче число и год… Правда-правда…

«Ах, вот куда он гнул! — догадался наконец Ляхов. — Хваток все-таки, Паша, спору нет…»

Девица очаровательно улыбнулась с видом человека, способного оценить по достоинству хорошую шутку. Судя по всему, она искренно полагала, что с ней заигрывают этаким вот заковыристым образом, и была ничуть не против.

— Ах вы, бедняжка… — произнесла она тоном опекающей неразумного младенца опытной няньки. — Надо же так заработаться… Повторяйте за мной: сегодня восьмое сентября одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года…

Черников старательно повторил с таким видом, будто принял игру. «Значит, вот так, — подумал он. — И число, и месяц, и год — те самые, куда они были отправлены, те самые, что полчаса назад, до феномена. Вот только вокруг творится какая-то чертовщина. Форменная чертовщина — за отсутствием пока что более научного термина…»

— Большое спасибо, фройляйн, — сказал Черников, старательно улыбаясь. — Вы вернули мне душевный покой…

— О, не преувеличивайте моих скромных заслуг… А можно поинтересоваться, что это у вас за работа такая? Копаетесь в бумагах… Неужели вы — архивариус? Мне казалось, что архивариусы все поголовно пожилые и неинтересные.

— Я историк, фройляйн, — не моргнув глазом, ответил Черников. — Пять месяцев трудился над магистерской диссертацией о больших европейских войнах. Вот, кстати, что вы думаете о последней большой европейской войне?

Судя по личику девушки, ее подобные предметы интересовали мало. Однако она словоохотливо продолжала:

— Я, собственного, ничего такого не думаю, как-то особенно и не интересовалась такими вещами… А впрочем… Мой дедушка служил тогда в кавалерии, видел Наполеона Третьего, когда тот сдавался под Седаном. Конечно же, это славная победа нашего оружия, что тут еще скажешь?

— Да, действительно… — кивнул Черников, хлопнул себя по лбу, словно вспомнив о неотложном деле: — Господи, эта моя вечная рассеянность… Готлиб, профессор уже ждет! Он будет в ярости, если мы снова опоздаем! Тысяча извинений, фройляйн…

Он приподнял шляпу и кинулся прочь из лавочки. Ляхов, разумеется, последовал за ним, раскланявшись с блондинкой, явно огорченной таким поворотом дел.

Оказавшись на улице, Черников лишь чуть-чуть сбавил темп, размашисто шагая в том направлении, откуда они пришли.

— Паша, ты гений, — сказал Ляхов, не сразу подстроившись под его шаг. — Мне что-то и в голову не пришло…

— Вот такие дела, — произнес Черников, глядя вперед и не сбавляя шага. — Число, месяц и год — те же самые. Только никакого Третьего Рейха тут нет. Кайзер Вильгельм все еще на престоле — ну, ничего особо удивительного: он и в правильном времени дожил до Второй мировой… И Первой мировой тут определенно не случилось, для этой красотки последняя большая европейская война — франко-прусская…

— Оно, ты знаешь, и неплохо, — сказал Ляхов. — Ни Первой мировой, ни Третьего Рейха… Лепота…

— Лепота, — сказал Черников глухо. — Вот только я все думаю: а насколько пещера изменилась?

Теперь только Ляхов догадался, о чем речь — и его прошиб холодный пот, он прибавил шагу, так что чуточку опережал товарища, мысленно повторяя про себя: нет, только бы не пещера, только бы не пещера…

…В городке, где их видели люди, они еще сдерживались, не бежали — но, оказавшись за мостиком, без посторонних свидетелей, не сговариваясь, припустили во весь опор, то и дело опережая друг друга, тяжело дыша, отдуваясь. Тропинка поднималась в гору, но они напрягали все силы, мчались взапуски, шумно выдыхая, оскальзываясь порой. Оба давно потеряли шляпы, а трость Ляхов давно отбросил, чтобы не мешала. Рассуждая разумно, не было никакой необходимость бежать сломя голову — если с пещерой что-то изменилось и «карета» пропала, ничего уже не исправишь, хоть ты припусти быстрее любого чемпиона. Однако они ничего не могли с собой поделать, рассуждать разумно были не в состоянии.

Скальный отрог выглядел вроде бы в точности тем же самым. Свернув с тропинки, они кинулись по дикому лесу, шумно проламываясь сквозь кустарник, словно заправские дикие кабаны, пачкая лица смолой и паутиной, петляя по небольшим ущельям, перепрыгивая рытвины, забираясь все дальше в совершеннейшую глушь, вдали от исхоженных туристами тропок, привычных экскурсионных маршрутов, не перекинувшись ни единым словечком. Казалось, вся жизнь вложена в этот бешеный бег.

Очередное ущелье. И темное пятно — вход в пещеру, тоже вроде бы оставшийся прежним. Проход столь же низкий, как и прежде, так что приходилось сгибаться в три погибели, подсвечивая карманными фонариками не камень под ногами, а свод, чтобы не треснуться макушкой. Им начало казаться, что ведущий в глубь горы проход стал гораздо длиннее, что могло означать самое плохое, — и оба, тяжело дышавшие, хрипевшие, подавлявшие боль в легких, пребывали в столь взбаламученных чувствах, что не могли сообразить, стал ли на самом деле ход протяженнее или им это только мерещится с нешуточного перепугу…

Свет фонариков словно пригас вдруг — это пространство распахнулось большим залом. И когда они пробежали еще десятка три шагов, уже не пригибаясь, в двух лучиках мелькнул бок «кареты», целехонькой и невредимой, стоявшей на прежнем месте.

Тогда только они остановились в нескольких шагах от дверцы. Пошатываясь, уронив руки, шумно отфыркиваясь, Черников пропыхтел:

— Васька… Сейчас бы водочки… Стакан. Полный…

Похрипывая, словно загнанная лошадь, Ляхов отозвался:

— И залпом… И не закусывать…

Глава III

…ГДЕ ВСЕ ОСТАЕТСЯ СТОЛЬ ЖЕ НЕПОНЯТНЫМ

Стояла тягостная, напряженная, прямо-таки жутковатая тишина. Савельев, понятно, не мог видеть своего лица, но вот лица других… Холодок по спине пробегал.

Зимин резко встал:

— Внимание! Вы трое, господа, — он повернулся к сидящим у стены, — немедленно усядетесь за подробнейшие отчеты. Да, вот еще что… В грядущем было еще три группы: штабс-капитан Маевский — Ленинград девятьсот шестьдесят девятого, без «кареты»; капитан Поланин и поручик Алиханов — Милан девятьсот тридцать шестого, без «кареты»; подполковник Стахеев — Петербург девятьсот одиннадцатого, с «каретой». Никто из них до сих пор не дал о себе знать. Предположения пока что строить не берусь… Итак, господа ученые, просьба немедленно обсудить ситуацию и через час представить имеющиеся мнения и соображения. Я очень прошу не увлекаться отвлеченным теоретизированием, заняться чисто практическими вопросами, насколько это возможно. Господа путешественники, всем вернуться к прежней подготовке. Все свободны, останется только Аркадий Петрович.