Камень. Книга пятая (СИ) - Минин Станислав

— Мои каналы молчат. Говорят, в районе Бутырки что-то такое происходило, но, сам понимаешь, даже если кто что видел — благоразумно будут молчать.

— Это точно. — протянул князь. — Хорошо хоть Анька под этот гнев не попала, и то в гору, как говориться, но то, как она описывает состояние Долгоруких, Юсуповой и других студентов, побывавших в эпицентре гнева Великого князя, меня начинает очень сильно напрягать. Короче, пока сидим и не высовываемся, но информацию по этому инциденту продолжаем собирать. И с Анькой поговори, пусть ведет себя с Алексеем, как будто ничего не случилось.

— Поговорю, отец. — кивнул Наследник.

Глава 4

— Ну что, Борисыч, оклемался? — с улыбкой поинтересовался у друга Прохор.

— Оклемался. — кивнул Пафнутьев.

— Тебе твои девушки уже рассказали, что тебя сегодня вечером должны были казнить? — продолжал улыбаться Прохор.

— Сказали. — опять кивнул Пафнутьев. — А ещё сказали, что Алексей Александрович меня из Бутырки вытащил. — он повернулся ко мне. — Алексей, спасибо!

— Не за что!

— И… не смей такого больше делать. Даже ради Леськи. Ты меня услышал?

— Да.

— Очень на это надеюсь. А то и себя погубишь, и еще кого-нибудь за собой потащишь. Я могу узнать подробности… своего освобождения?

— Конечно, Виталий Борисович. Только сначала я бы хотел узнать, за что вы угодили в Бутырку?

Виталий Борисович переглянулся с кивнувшим Прохором и поморщился:

— Да накосячил я серьезно… Особенно это касается способностей Алексии. Сам понимаешь, скрывать от Рода то, что она является колдуньей, я не имел никакого права. Еще и с тобой связался на этой почве, втянул, так сказать, в преступную деятельность. Да и то, что мы тогда с тобой вдвоем посетили особняк Дашковых, тоже было не очень правильно, и пошло довеском. Вернее, довеском пошло то, что я тогда сразу Александра Николаевича не предупредил о планируемой беседе с Дашковыми. А еще Государь заподозрил меня в том, что я недостаточно прилежно ловил настоящего отца Алексии. Ну, тут уж он на меня точно наговаривает. Короче, набрался целый букет прегрешений, вот у Государя нашего терпение и лопнуло.

— Понял, Виталий Борисович. — кивнул я. — Ну, тогда и я вам расскажу свою историю.

Если в какой другой раз я обязательно спросил бы разрешения Прохора на обсуждение всех этих вещей, как сделал только что Пафнутьев, то сейчас никаких моральных преград я не видел вообще.

— Это, Виталий Борисович, мой царственный дедушка развлекается, учит меня старикан таким вот необычным способом. А дружки ваши, я имею ввиду моего папашку и присутствующего здесь любимого воспитателя, изо всех сил ему помогают. Думаю, с чего все началось, ваши близкие уже с вами поделились, а меня звонок Алексии застал в столовой, которую я, по слухам, чуть не спалил, да ещё и гневом там кучу студентов перепугал…

Изложение дальнейшего внимательно слушал не только Виталий Борисович, но и Прохор — ему я так подробно о своих действиях еще не отчитывался. Когда же речь зашла об Иване-колдуне, Пафнутьева всего перекосило.

— Виталий Борисович, может мне у царственного деда что-нибудь для вас попросить в качестве компенсации? — поинтересовался я у него в конце своего рассказа.

Пафнутьев изменился в лице, замахал руками и вскочил:

— Ты что, ты что, Алексей! Не вздумай вообще в ближайшее время в беседе с Государем упоминать моё имя! От греха! Пусть он немножко остынет и забудет нашу с ним последнюю беседу, иначе он опять меня в Бутырку отправит!

— Не думал я, Виталий Борисович, что вы так деда моего боитесь. — я обозначил улыбку.

— Я, Алексей, не твоего деда боюсь, — он посерьезнел, — а того, что он с моими родственниками может сделать… А то, что он может сделать с ними абсолютно все, ты сегодня и сам убедился.

— Это да. — кивнул я. — Впечатлений полные штаны. Тут мне с вами спорить сложно.

И пообещал себе, что в любом случае попрошу… нет, потребую у царственного деда что-нибудь в виде компенсации морального вреда для всего семейства Пафнутьевых. И ничего дед с ними не сделает. Повернулся к воспитателю:

— Прохор, а ты не в курсе планов Виталия Борисовича на ближайшие дни? Тебя ведь явно дедуля с папашей на этот счет проинструктировали?..

— В курсе. — с невозмутимым видом кивнул он. — Сегодня Виталий Борисович может переночевать здесь, а завтра, прямо с утра, он должен явиться пред светлые очи Императора.

— Понятно. Ладно, отдыхайте, Виталий Борисович, приходите в себя, а я пойду к себе.

— Постой, Лешка. — остановил меня воспитатель. — Ты мне вот что скажи… Твоя обида на Государя понятна, как и на отца, а почему ты на меня не обижаешься, ведь я тоже как бы во всем этом поучаствовал? — он улыбался.

— Ты моя семья, Прохор. Сам подумай, как мне на тебя обижаться?

После ухода Алексея, Белобородов остался с другом.

— А не перегибает Государь с… воспитанием внука? — бросил в пространство Пафнутьев. — Это мы с тобой в Училище в свои семнадцать лет желторотыми юнцами попали, а ты Алексея чуть ли не с рождения в черном теле держал…

Белобородов нахмурился:

— Будем считать, что я этого не слышал, Борисыч… Главе Рода всяко виднее. Или ты опять в Бутырку захотел?

Пафнутьев же обозначил улыбку:

— Очень тебе хочется ответить расхожей фразой, мол, тюрьма меня не сломает, но не буду. Ты мне лучше другое расскажи, как прошла твоя интимная беседа с Ванюшей? Она ведь состоялась?

— Состоялась, Борисыч. А прошла она весьма продуктивно. — ухмыльнулся Белобородов. — Один раз я даже в ауте побывал, когда решил от переизбытка чувств дружку нашему в ухо заехать… А так, Ванюша все на свою обиду ссылается, мол, мы тогда, твари бездушные, отказались его жену вытаскивать из плена. До сих пор, говорит, смириться с этим не может, а уж как он сам на себя руки не наложил за все эти годы, и сам до конца не понимает.

Дальше Прохор в двух словах рассказал и про подвиги Ванюши на криминальном поприще, и на личном фронте, с упоминанием двух малолетних сыновей с именами Виталий и Прохор, и про то, что Император с Цесаревичем, никого не ставя в известность, договорились с колдуном тренировать Алексея, и о «начале» этих тренировок.

— Короче, Борисыч, сходишь завтра на высочайший прием, получишь очередной пистон, а потом поедешь к себе и спокойно ознакомишься с показаниями Ванюши. Думаю, Николаич тебе их уже приготовил.

— Когда Ивана собираетесь ближе знакомить с Алексеем? — спросил Пафнутьев.

— Когда тот полную проверку пройдет. — пожал плечами Белобородов. — Сам понимаешь, до этого момента мы его к Алексею подпустить не имеем права.

— Понимаю. И, Петрович, почему ты старательно обходишь тему Алексии? — прищурился Пафнутьев. — И не говори мне, что Иван эту тему не поднимал, все равно не поверю.

— Да, обхожу, да, поднимал. — нахмурился Белобородов. — Иван действительно пытался меня расспрашивать про Алексию. И про ваши взаимоотношения, и ее взаимоотношения с Алексеем тоже. Но я, понимая всю неоднозначность ситуации, ему ничего не сказал, а заявил прямо — на эту тему разговаривать с тобой и самой Леськой.

Пафнутьев заскрежетал зубами и опустил голову.

— Борисыч, да не переживай ты так! — сочувственно протянул Белобородов. — Самое главное в этой ситуации то, что Иван никогда для своей дочери плохого не желал, даже наоборот, и все эти годы делал так, чтобы ты её нормально воспитывал. Что ему мешало в любой момент с ней связаться? Да хоть просто на улице подойти, и сказать: здравствуй, Лесенька, я твой настоящий папка Ваня! Скажешь не так?

— Так… — Пафнутьев продолжал сидеть с опущенной головой.

— И я про тоже… — продолжил Белобородов. — Фактически, девчонка спокойно выросла в хорошей полной семье с братом и сестрами, получила отличное образование и занимается любимым делом. Чего ещё отцу желать? И смирись уже с тем, что рано или поздно Алексия узнает про своего родного отца. А уж там… — Прохор развёл руками. — Как сложится. А ты для нее как был отцом, так им и останешься. Как матерью останется твоя Лизка.