Из рода Караевых - Леонид Ленч

— Какой гимназии?

Игорь ответил и, сложив ладони рупором, в свою очередь крикнул:

— А вы?

— Первой новочеркасской! — донеслось из белесой метельной мглы, тут же поглотившей батарею. Потом послышался топот и цоканье копыт: навстречу марковским подводам шла конница. Обозники со своими клячами подались на обочину. В сторону Ростова прошел Терский казачий полк. Терцы в мохнатых папахах ехали молча на своих низкорослых ладных коньках. Без песен и обычных разговоров в строю. Только ножны шашек позвякивали, ударяясь о стремена. В этом молчаливом, сосредоточенном движении была зловещая обреченность.

«Курский соловей» посмотрел на мелькавших мимо ряд за рядом всадников, сказал Игорю:

— Кому не завидую — так это ихним офицерам!

— А что?

— Посекут их! И подадутся к красным.

— Почему вы так думаете?

— Так ведь казачки-то при шашках! — сказал обозник. — Обязательно посекут! — повторил он убежденно. — Им только бы до позиций доехать.

В его маленьких медвежьих глазках, показалось Игорю, зажглись завистливые огоньки.

Проглянуло солнце. Сразу потеплело. Люди повеселели, хотя идти по склизлым колдобинам дороги стало труднее. А до Каяла было еще далеко! Лишь к вечеру, когда лошаденки едва тащились, с трудом вытаскивая подводы из раскисшего чернозема, марковский обоз добрался наконец до Каяла. Подполковник Курсовский послал вперед расторопного Авдюхина квартирьером. Авдюхин закрутил вожжами, зачмокал губами, заорал утробно, из живота, на своего чалого большеголового мерина и заставил-таки его пуститься вскачь.

Однако, когда марковская колонна втянулась в село, Авдюхин не встретил ее в условленном месте у церкви. А когда появился, то по его смущенной и печальной роже было видно, что выполнить поручение лихой квартирьер не смог.

— Худо дело, выше высокородие, — доложил он подполковнику Курсовскому. — Шкуровцы все хаты позаняли. Они с-под самого Воронежа бегут. Битые, злые! Я говорю: «Потеснитесь, ребята, дайте нашему подполковнику отдохнуть». Они матом на меня: «Катись со своим подполковником туда-то и туда-то».

— Неужели ни одной хатенки свободной?

— Какая свободная — в той тифозные лежат, ваше высокородие.

— Гм… Может быть, мне самому пойти к шкуровцам?

— Не советую, ваше высокородие, — опасливо сказал Авдюхин. — Они такие фулиганы, что и вас облают. А то и хуже еще чего сделают!

— Н-да-да! — помолчав, грустно сказал подполковник. — А ведь сегодня, между прочим, сочельник. Завтра рождество господа нашего Иисуса Христа. И вот, извольте видеть, какое пиковое положение… Неужели придется изображать замерзающих рождественских мальчиков?.. Шел, так сказать, по улице малютка, а малютке… пятьдесят два годика… Поди, Авдюхин, пошарь еще по хатам, и мы потихоньку за тобой… Вон по той улице пройди!..

— Попробую, ваше высокородие. Только вряд ли что найдем!

— Ступай, ступай. А мы — следом.

Свернули на боковую улицу, оставив подводы на главной. Шли цепочкой по тропке, протоптанной среди глыб жирной, вязкой черной грязи. Впереди подполковник, потом кадет, за ним Игорь. Замыкающим, посвистывая, шел Гриша Чистов. И вот на тропке появился молодой крестьянский парень. Сильно хромая, он шел навстречу марковцам, ведя в поводу крупную рыжую кобылу.

То ли парень крепко задумался и поздно заметил идущих навстречу военных, то ли очень уж не хотелось ему, хромоножке, уступать им дорогу, только вдруг подполковник Курсовский, которого рыжая кобыла непочтительно толкнула грудью, ругнувшись, шагнул с тропки в грязь, завязнув в ней по колено. Резко обернувшись, Юрий Балкович вырвал плетку из-за пояса у Игоря и с размаху ударил хромого парня по голове. Тот дико закричал, бросив повод. Кобыла метнулась в сторону. Закусив губы, кадет продолжал хлестать кричавшего парня по голове, по плечам, по лицу. Багровые полосы вспыхнули на щеках избиваемого. Не помня себя, Игорь бросился к Балковичу, вырвал у него из рук плетку и изо всех сил толкнул его в грудь. Кадет попятился и, не удержав равновесия, тяжело сел в грязь. В ту же секунду он вскочил на ноги и, озверевший, белогубый, вытащил пистолет из кобуры. Гриша Чистов успел схватить кадета за руку и направить дуло вверх. Раздался выстрел.

— Молчать! — заверещал подполковник Курсовский дурным голосом. — Прекратить!.. Мальчишки!..

Хромого парня с его кобылой как ветром сдуло.

— Вы что, господа, с ума сошли? — продолжал бушевать командир обоза. — Такой праздник! Рождество твое, Христе боже наш! А вы!.. Господин вольноопределяющийся!.. И вы, молодой человек! Придите в себя!.. Я приказываю вам!..

Но тут появился сияющий Авдюхин.

— Воспаление легких, ваше высокородие! — еще издали кричал он радостно.

Подбежал. Улыбаясь во весь рот, доложил Курсовскому:

— Нашел вполне пригодную хатку с воспалением, ваше высокородие! Хозяин твердит, что, мол, у него температура под сорок в тени, но хозяйка проговорилась, что это не тиф, а воспаление легких. Так что можно довериться, ваше высокородие. И тем более, что ужин у них уже стоит на столе. Колбаса, ваше высокородие, жареная, такая — слюнки текут!

— Пошли! — скомандовал повеселевший Курсовский.

Гриша Чистов взял Игоря за локоть, сказал тихо:

— Игорь, я вам советую дуть прямо на вокзал.

Он показал глазами на спину шагавшего впереди кадета и шепнул:

— Уходите скорей, а то Юрка еще пристукнет вас ненароком. Он такой! Я напомню подполковнику насчет отпускной бумажонки. Погуляйте пока по улице, а потом приходите. Я все устрою.

Когда Игорь вошел в хату, подполковник Курсовский уже блаженствовал за чаем. Он сидел без сапог, с дымящейся жестяной кружкой в руках и рассказывал бледному хозяину хаты, лежавшему на деревянной кровати в углу, про свой собственный особый способ приготовления домашней свиной колбасы.

Увидев Игоря, он сказал с язвительным благодушием:

— Покидаете нас, молодой человек? Ну что же, спасибо, так сказать, за компанию! Сейчас я вам выдам удостовереньице.

Он вынул из кармана кителя карандаш и блокнот. Быстро сочинив бумагу, прочитал ее вслух:

— «Дана добровольцу Первого офицерского стрелкового имени генерала Маркова полка Игорю Ступину в том, что он отпущен из полка по делам службы начиная с сего декабря двадцать четвертого дня по третье января 1920 года, то есть на десять дней».

Размашисто расписался, закричал фальцетом:

— Авдюхин! Подай чемоданчик.

Авдюхин, жевавший у печки хозяйскую колбасу, вскочил, подал подполковнику кожаный, видавший виды чемодан.

Курсовский открыл ключиком замок, достал круглую печать, подышав на нее, придавил справку.

— Вот-с! Извольте!.. Документик надежный! Счастливого пути! Кланяйтесь мамаше! А мы понесем, так сказать, свой крест дальше… Авдюхин, давай, бродяга, еще чаю!

Игорь взял свой саквояж, попрощался с подполковником и Авдюхиным (кадет даже не взглянул на него) и вышел.

К ночи снова прижал мороз, сковал грязь. Небо было в рваных тучах, кое-где робко проглядывали бледные звезды.

Гриша Чистов довел Игоря до главной улицы села.

— Ступайте прямо. Станция в той стороне… Эх, и я бы с вами поехал с удовольствием… к папе под крыло!

— Едемте пока к нам, Гриша! Мама будет очень рада.

— Нельзя.

В глазах у «кутилки-мученика» была непривычная для него грусть.

— Помните, что сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост? Ехать так ехать… То-то! Прощайте, Игорек!

И, пожав Игорю руку, он быстро, не оглядываясь, ушел.

Игорь постоял и тоже пошел по пустынной улице. Он шел, стараясь ступать как можно тише, держась поближе к заборам. Село казалось начисто вымершим. Ни собачьего лая, ни шороха шагов, ни человеческого голоса.

Игорю стало жутко от этой давящей безысходной тишины. Вот и попал он в гиблый водоворот, о котором говорила ему Елена Ивановна: крутится теперь ее сын, как щепка, в его черной холодной пене. Куда вынесет?! Да и вынесет ли!

«Ноги едва идут! Господи, да где же эта проклятая станция!» Подбадривая себя, Игорь стал чуть слышно повторять себе под нос: «По небу полуночи ангел летел. И тихую песню он пел… По небу полуночи ангел летел…»

И вдруг издали до его ушей действительно долетела песня. Только пел ее не ангел, а хорошо слаженный хор мужских голосов. Песня была старинная, казачья, невыразимо печальная. Уехал молодой казак далеко на чужбину, уехал и не вернется в родной отчий дом, к родному вишневому садочку.

«Шкуровцы поют», — решил Игорь.

Он остановился, послушал. На высоких нотах рыдающей тоски вели песню тенора, вторя им, печально и глухо гудели басы.

«Словно сами себя отпевают!» — подумал Игорь и двинулся дальше, в ночь.

11. «И ДЛЯ ПОРТУГАЛИИ НАЙДЕТСЯ КУСОЧЕК»