Волк: Ложные воспоминания - Джим Гаррисон

Утром было тепло, светило солнце, а потому я решил отыскать машину и забрать остатки еды. И устоять перед искушением проехать пятьдесят миль, сто в обе стороны, за галлоном виски, или за галлоном с четвертью, или даже больше. После виски я сделаюсь слезливым и бестолковым, запросто оттяпаю себе топориком палец на ноге, или меня занесет под ядовитый дуб, или схватит судорога и я утону в озере. Мне хотелось сходить к тому озеру еще раз — на другой, дальней его стороне на сером сосновом пне я приметил возвышающееся над камышами гнездо скопы. Скоп осталось совсем мало, и мне хотелось рассмотреть ее вблизи.

Моя вторая бостонская сессия началась после неудачной карьеры в колледже и двух лет безработицы. Перерыв, видите ли. Поиски лучшего с нуля. Образование в наше время — билет в будущее. Я вовсе не насмехаюсь над этими клише, выражающими наши заветные мечты и надежды. Я давно понял, что, если они составят не только тысячу песенных текстов, но и единственный мой постоянный словарь, я сделаюсь знаменит и богат, богат и знаменит. Вместо того чтобы выпихивать меня из «Рица» из-за кривых зубов, выбитого глаза, масленой рожи и таких же лацканов, меня будут встречать литаврами, барабаном и кларнетом Бенни Гудмена.[27] Под маслом, конечно, подразумевалось не настоящее масло или хотя бы маргарин, а просто опознавательный знак. Чем дольше я жил на страницах комикса «белое на белом», тем больше нуждался хоть в какой-то бирке. Пусть будет масло. Или подозрительная аппроксимация масла, полученная — продолжим упреки — во время кунниллингвистических экспедиций на Мемориал-драйв. Радклифские девушки[28] отличались приверженностью к нарциссизму и отнюдь не всегда к гигиене. Соответственно, второй мой пресловутый знак. Оцинкованное ведерко с горячей водой, сдобренной «Даз» или «Фэб», губка и подушечки «Брилло», Нелегко таскать, но стоит иметь при себе. Вы наверняка поймете. Это было до земляничных душей и ванн из шампанского, до тех безмятежных времен, когда мышки трансформировались в ультрафиолетовых кисок. Так что я был подельщицей без лицензии, далеко от дома, на коленях и без портфеля, в одной руке губка, другая сжимает в злобном красном кулаке яблоко неуправляемого мира.

Короче, в этом своем втором странствии я пытался начать все сначала, собраться, удержать голову над водой, а потому каждое утро просиживал в кафетерии «Хейс-Бикфорд», изучая в «Глобе» объявления о найме. Забавно, когда бы не было так хорошо всем знакомо. Ученик банковского кассира за $333 в месяц. Прочтя в «Бостон глоб» статью о том, что, каким бы «ужасающим» ни выглядело положение местных безработных, оно все же не было «отчаянным», я сделал пометку на обратной стороне банковского бланка для приема на работу: когда в следующий раз буду проходить мимо библиотеки, попросить Большой оксфордский словарь и выяснить, в чем разница. Я вечно таскал с собой не меньше десятка таких бланков. Они имели свойство постепенно мяться, и, когда я их выбрасывал, куча времени уходила на переписывание заметок. Готов признать, что потратил на них больше часов и минут, чем на заполнение самих бланков. Великолепным росчерком я выводил наверху свое имя, но уже на адресе, домашнем и местном, начинал колебаться, а когда дело доходило до номера социального страхования, мои силы были подорваны. Задолго до опыта работы, имени супруги, девичьей фамилии тещи и рекомендаций. Я ждал в неопределенном будущем того особого мига, когда во мне произойдет самопроизвольный выброс энергии, я заполню десятки таких бланков, получу работу и выберусь наверх. Однажды я сидел на двенадцатом этаже в отделе кадров, дожидаясь, когда со мной поговорят насчет очень творческой работы в отделе почтовой рекламы. Я битый час читал деловые журналы, изредка втихаря полизывая руку, чтобы пригладить коровий зализ в волосах. Уловки были ни к чему, секретарша явно забыла о моем присутствии. И тут я заметил, что лацкан пиджака неприятно топорщится из-за напиханных в карман бланков заявлений. Я поискал глазами мусорную корзину, но она, видимо, стояла под столом секретарши или была замаскирована под мебель. Окно зато находилось рядом, и я встал, сделав вид, будто мне интересно, что там происходит внизу. Достал пачку бланков и столкнул ее с подоконника, предоставив всей этой компании скользить вниз и умирать на улице. Несколько этажей они держались вместе, затем, подхваченные порывом ветра, разлетелись и поплыли мягко, словно бумажные аэропланы. Не хватало только парада астронавтов. Люди с другой стороны улицы стали задирать головы, среди них полицейский. Я резко отпрянул от окна.

— Я все видела, — сказала секретарша.

Подумал о том, чтобы застрелиться, когда кончится еда, но тут же признал эту мысль литературщиной. Придется болтаться до двухтысячного года, хотя бы затем, чтобы сказать внукам, как я был прав в семидесятом. От природы к тому времени ничего не останется, даже тепла свинарников и человечности коровников. Хлева станут храмами, люди будут облизывать их серые задубевшие доски и возносить молитвы. Я отпишу свое тело медицинскому колледжу и потрачу деньги — долларов сто, наверное, — на динамит. Хотя мне все равно не отомстить за убитого во сне гризли, Криппл-крик или за резню на Сэнд-крик.[29] Последняя мне как-то приснилась, только женщины сиу были в этом сне мучнисто-белыми и танцевали вокруг черно-зеленого костра. В наказание наша страна, разумеется, стала Германией, где Миссисипи — Рур, а Огайо — Рейн. Отец предупреждал меня об этом двадцать лет назад, но такова была его профессия — специалист по охране природы. Хорошо, что он умер в шестьдесят третьем — еще до того, как стала очевидной необратимость разрушений и объявился этот размалеванный бронепоезд, нагруженный пердящими политиками с их дебильными лозунгами и прокламациями. От сверхзвукового хлопка у новорожденной норки сминается череп. Мы знаем об этом. Мало? Если стреляться, нужно обязательно сжечь или закопать одежду и прочее добро, можно вырыть глубокую яму, как для мусора, и упасть в нее, в крайнем случае небольшое углубление, в которое я, уже голый, последним взмахом руки брошу ружье. Плоть — хорошее естественное удобрение, или еще лучше — пища для хищников. Семейство койотов проживет на моем трупе несколько дней. Потом сквозь скелет прорастут трава и папоротник, а еще позже его сжует любитель соленого — дикобраз. Поэтому в лесу так мало оленьих рогов. Но это все романтика. Я люблю французские рестораны. Вот и причина не стреляться — заливная щука, тефтели de veau,[30] эльзасские улитки, рыбный суп. Или моя собственная мексиканская стряпня — блинчики с куриным мясом, острым чилийским соусом и сметаной, чтобы заедать ею укусы красного перца. Или вино. Или галлоны янтарного виски. Или старый рецепт лечения простуды, которым я пользовался в Нью-Йорке, Бостоне, Сан-Франциско и дома: первым делом кварта свежевыдавленного грейпфрутового сока, затем полгаллона теплой воды для лучшей очистки организма. После двухчасового отдыха в темной комнате пожарить двух- или трехфунтовый бифштекс с кровью и съесть без соли и руками. После этого с надутым и распухшим животом лечь в очень горячую ванну, выключить свет и медленно тянуть самый лучший бурбон, на который только хватит денег, не меньше четверти галлона, пока бутылка не опустеет. Это может занять часа четыре, зависит от твоей вместительности. Затем двадцать четыре часа спишь, а когда просыпаешься, мир свеж и никакой простуды нет и в помине. Некоторые люди с ослабленным организмом будут страдать от похмелья, но я тут ни при чем. Я же не врач. Идите к врачу. Можно пройти через эту процедуру, даже если никакой простуды нет, все равно будет приятно. Иногда на этапе ванны я добавляю гаванскую сигару, но в последнее время они стали чересчур дороги и труднодоступны. Тот же рецепт вылечит вас от меланхолии и на несколько дней сделает бешеным ебарем. Устрицы так не действуют. Как-то под настроение я съел дюжину устриц в бостонском «Юнион-ойстер-хаусе», после чего зашел в «Вестерн-бар Эдварда» и не смог там выпить ни глотка — кое-кто из устриц был еще жив, или чуть жив, и при каждом движении бултыхался у меня в желудке. Пришлось провести отвратительный вечер в порнокинотеатре, где дрочили под газетой мои бостонские соседи. Шорох, шорох и шуршание газет в темном кинозале. Кроме того, я съел несвежего омара и выблевал его целиком, совершая гимнастические кульбиты на улицах Глостера. Собралась немалая толпа. В другой раз я держал за руку друга, умиравшего в больнице от гепатита и осложнений. Он повторял снова и снова:

— Передай мои слова всем художникам всего мира, даже на континенте и в Южной Африке. Никаких моллюсков и грязных иголок. Спиды[31] принимайте перорально. Никаких устриц, если они на вас смотрят, и никаких мидий в месяцы без буквы «р».