Брошенная - Лариса Олеговна Шкатула

чем думаешь!.. Пойдем-ка ужинать, а за столом и решим, что дальше делать.

Выйдя в гостиную, Марина не обнаружила там Юрки.

— Мам, куда он опять удрал? — спросила она у матери.

— К Илье в пятую квартиру отпросился — тот вроде какую-то новую видеоигру от родителей на день рождения получил.

— И когда же это Юрка успел об игре узнать? — удивилась Марина.

— По телефону Илье позвонил, а тот его к себе и позвал. Я Юру покормила, ты не волнуйся.

Мать не меньше самой Марины переживала крах семейной жизни старшей дочери. Вот, думала, у нее жизнь налажена, хороший муж, сын растет… Что же, теперь все сначала начинать?!

Но и убиваться, конечно, не стоит. Кто только не разводится! К примеру, одни друзья Меньшовых-старших почти тридцать лет вместе прожили, а теперь у обоих другие семьи…

Мать думала, ворошила мысленно случившееся так и эдак, а сама споро накрывала на стол.

— Собираем большой хурал[1], — шутливо провозгласил отец.

— Не до шуток, Алеша! — одернула его мать.

— Но и без похоронных речей, пожалуйста, — умоляюще сложила руки Вика, — а то начнете причитать: одной жить нынче трудно, ребенок без отца, несчастная Мариночка…

— А что, легко? — не сдавалась мать.

— Тогда давайте своим семейным хуралом лишим ее материнских прав и передадим их мне. Будьте уверены, Юрку воспитаю современным человеком. Он себя в обиду кому попадя не даст.

— Своего роди и воспитывай на здоровье! — подключился и отец.

Марина в их диспуте не участвовала. За те десять дней, которые она спала или лежала без сна и, как казалось, без мыслей, подсознание, похоже, продолжало свою работу. Не то чтобы она враз забыла и Михаила, и семью, а как-то в один момент приняла решение и сразу почувствовала себя легче. Наверное, не уйди Михаил сам, так и жила бы с ним всю оставшуюся жизнь, не задумываясь, что можно устроить ее совсем по-другому.

Снятый ею рабский ошейник еще долго будет о себе напоминать. Шея станет казаться голой и незащищенной, но если уже сейчас не больно, то месяц-другой спустя…

— Что же Маринке-то делать, скажи, раз ты такая умная, — подтолкнула мать свою шуструю младшую.

— На море ехать! — выпалила Вика.

Мать с отцом поначалу изумленно переглянулись, а потом словно в раздумье оба поочередно кивнули: мол, а почему бы нет?

Наконец и Марина сообразила, что семья все решает за нее. Считают, будто она так глубоко увязла в своем горе, что уже ничего не соображает?

— На море? — удивилась она.

— Конечно. А для чего ты тогда отпуск брала?

— С сыном побыть.

— Знакомая песня: схватишь в охапку ребенка и будешь день и ночь над ним рыдать, ах, бедная сиротка!

— В самом деле, Марина, — заговорил отец, — можно подумать, что ты сына год не видела. Ты всегда заботилась о нем, была внимательной матерью. В конце концов, не на чужих людей оставляешь, на деда с бабкой. Будем ездить на дачу по выходным. Днем то Вика, то мать за мальчишкой присмотрят — не пропадет. Вон вы росли, мы с матерью работали, няньки не было. Ничего, вырастили, а возле твоего сына трое взрослых останутся.

— Да не хочу я ехать на ваше море!

— Положим, море пока не совсем наше, — засмеялся отец, — но отдохнуть тебе надо. Мы с матерью тысчонку-другую тебе подкинем, что-то на работе получишь…

— Это папа только говорит — тысчонку, а на самом деле он понимает, что для нормального отдыха нужно гораздо больше, — встряла Вика. — А я за твоей квартирой присмотрю.

— Еще чего, — не согласилась мать, — тебе только позволь…

— Ладно, я уже давно совершеннолетняя. Пьяных оргий обещаю не устраивать… Лучше скажи, Маринка, в чем ты на море ехать собираешься?

Марина вообще-то еще и не собиралась, но сестра всегда умела ее так с ходу втянуть в разговор и в немедленное осуществление своих идей, что о возражениях и забывалось.

— Как это в чем? У меня куча летних платьев. А купальник, еще мамой купленный, гэдээровский, до сих пор цел…

Что поделаешь, нельзя в одночасье отказаться от многолетних привычек.

— Так я и думала, — шутливо простонала Вика, — а босоножек из лыка с двенадцатого века у тебя не сохранилось?

— Как говорит мой сын, меня тогда еще в живых не было! А то бы непременно в шкафу лежали.

Теперь, оказывается, Марина вполне спокойно может подшучивать сама над собой. Неужели жизненные неурядицы так меняют человека?

— Скажи, — продолжала допытываться Вика, когда они остались вдвоем у нее в комнате, а родители удалились вместе на кухню — они привыкли так общаться: мама моет посуду, а отец курит у форточки, — у тебя деньги есть?

— Зарплату я почти не расходовала, и отпускные мне начислили, только сейчас мне получать их не хотелось бы… Кстати, ты не отнесешь ко мне на работу больничный лист и заявление на отпуск?

— Отнесу, чего же.

— И придумай там что-нибудь. Ну, что я похудела или подурнела после болезни, потому и стесняюсь.

— Не волнуйся, придумаю. Ты же знаешь, мне это — тьфу! Так как насчет денег? Я спрашиваю про нормальные деньги, — про сбережения, понятно?

Марина помедлила, соображая.

— У Михаила есть сберкнижка, а дома… Разве что деньги, которые я откладывала ему на японские часы. Он все мечтал. Дорогущие. Я хотела подарить на тридцать пять лет.

— Перебьется, — распорядилась Вика. — Любовница подарит. Тетя Таня.

Что-то на мгновение сжало сердце Марины — теперь и Вика знает имя его любовницы, — но она приказала себе: «Прекрати! Все это в прошлом». Ей и в самом деле стало легче. Хорошо бы научиться вот так снимать все стрессы — прикрикнуть на свое стонущее второе «я», и все в порядке.

— Ты откуда знаешь?

— Земля слухом полнится… Юрка успел бабушке рассказать. — Она прикрикнула на сестру: — Привыкай! Чем скорее переболеешь, тем лучше. Это называется шокотерапия. Кстати, помнишь, реклама: девчонка смотрит на красивого парня, потом глаза вниз опускает, а у