Parzival - Wolfram von Eschenbach

Мое вы осквернили ложе!.."

Она промолвила: "О боже!

Ужель бродячему шуту

Свою отдам я чистоту?"

. . . . . . . .

. . . . . . . .

И герцог молвил герцогине:

"Вы преисполнены гордыни,

Но вашу спесь я поубавлю,

От воздыхателей избавлю,

И жить вы будете в беде,

На черством хлебе и воде!

Забыв любовные объятья,

Носите нищенские платья.

И в виде нищенки убогой

Вы на кобыле хромоногой

Поскачете за мною вслед!

И вам домой возврата нет,

Пока непрошеному гостю

Я не пересчитаю кости!.."

Благоразумию назло,

Он изрубил мечом седло,

Что в дни счастливые, бывало,

Коня Ешуты украшало...

И герцог рек: "Теперь – в погоню!

Я нечестивца урезоню!

Будь человек он иль дракон,

Зверь с огнедышащею пастью,

Я разорву его на части!"

Что ж. Слово герцога – закон...

И тут жена как зарыдает!

Не за себя она страдает;

Ей не себя – супруга жаль.

Ей тяжела его печаль.

Все претерпеть она готова

И даже рада умереть,

Чтоб ревностью жестокой впредь

Не мучить мужа дорогого!..

(И я с Ешуты грех снимаю,

Хотя прекрасно понимаю,

Что гнев всех женщин призову

На бедную свою главу.)

Меж тем, не зная ни о чем,

Герой спешит своим путем.

Кого в дороге он ни встретит,

С почтеньем юноша приветит:

"Моя возлюбленная мать

Мне так велела поступать!.."

В своем неведенье счастливом

Он скачет над крутым обрывом.

Вдруг женский голос слышит он.

Не голос, нет! Протяжный стон,

Вопль ужаса невероятный,

Плач о потере безвозвратной...

Сигуна57 – то она была, -

Полубезумная, рвала

Свои распущенные косы...

Здесь содрогнулись бы утесы:

В ее объятьях труп лежал.

А безутешный голос звал:

"Мой князь! Мой Шионатуландер!58

Свою Сигуну ты забыл!.."

«Кто друга вашего убил?»

«Орилус! Герцог де Лаландер!..»

Он молвил: "Да хранит вас Бог!

Но чем, скажите, я бы мог

Помочь ужаснейшему горю?

Хотите, я коня пришпорю

И, где б то ни было, найду

Того, кто вам принес беду,

Чтоб с ним сразиться в поединке?

Не мне ль приказывала мать

В несчастье людям помогать

И чутким быть к любой слезинке?.."

. . . . . . . . .

Она сказала: "Мальчик мой,

Сколь дорог мне твой нрав прямой!

В себе соединяешь ты

Всю кротость детской доброты

С порывами бойца святыми!

Так назови свое мне имя,

Чтоб пожелать тебе удачи!.."

На это юноша сказал:

«Bon fils, cher fils, beau fils»... Иначе

Меня никто не называл".

Сигуна сразу поняла,

Кого судьба к ней привела:

То имя было ей знакомо...

И все же наступает срок,

Чтобы с последующих строк

Горой наш звался по-иному...

"Твое прозванье – Парцифаль!59

Оно в веках тебя прославит:

Насквозь врага пронзает сталь,

Насквозь любовь сердца буравит.

Узнай, потомок королей,

Что сердце матери твоей

Любовь к тебе избороздила.

Ах, так судьба определила,

Чтобы родитель твой – король

Принес отчаянье и боль

Ее душе, безмерно кроткой.

Без хвастовства тебе скажу:

Была мне Герцелойда теткой...

Отец твой – родом из Анжу,

Мать – валезийская испанка -

Тебе однажды жизнь дала

В прекраснейшем Конвалуа...

Но ведома ль тебе изнанка

Роскошной жизни королей:

Коварство, зависть – смерти злей.

Властитель славного Норгальса,

Узнай, что верный твой вассал -

Князь Шионатуландер пал

При обороне Кингривальса60 -

Твоей столицы, где народ

Лишь твоего прихода ждет.

Два злобных рыцаря, два брата,

Жрецы насилья и разврата,

Тебе грозят... Из них один -

Надменный рыцарь Леелин,

Другой – Орилус знаменитый...

Здесь пред тобою – князь убитый.

Копьем Орилуса пронзен,

Ах, он при жизни был казнен

Моей холодностью чрезмерной.

Он нам обоим друг был верный.

Погиб он ради нас двоих...

Прости, несчастный мой жених!

Сколь рано ты со мной расстался!

Мне в женихи мертвец достался!

Самой мне умереть пора!.."

"О драгоценная сестра, -

Воскликнул мальчик потрясенный, -

Клянусь норгальскою короной,

Что заодно с тобой скорблю!

Я негодяев истреблю!

Они заплатят головою

За твой неутолимый плач!..

(Он был так молод, так горяч,

В нем чувство зрело боевое!)

Скажи мне, как найти их след?.."

Но, опасаясь новых бед,

Сигуна мальчика послала

На запад, а не на восток!,

Где средь нехоженых дорог

Его бы смерть подстерегала.

По направленью на Бретань

Дорогой едет он мощеной.

Кругом – народ, куда ни глянь.

Купец и рыцарь, пеший, конный

Навстречу юноше спешат.

Он каждого приветить рад,

По материнскому совету

Стремясь душой к добру и свету...

Но вот и вечер наступил.

Наш мальчик выбился из сил.

Вдруг рядом хижину он видит.

Неужто мальчика обидит

Живущий в хижине рыбак?

Скажите, разве не пустяк -

Порой ненастною, вечерней,

Впустить озябшего в свой дом?..

Но никогда мы не поймем

Жестоких нравов подлой черни!..

Рыбак кричит ему в ответ:

"Жди год, жди два, жди тридцать лет, -

Здесь не пожрешь на даровщину!

Уж не тебя ли, дурачину,

Я должен потчевать винишком?

Иль враг я собственным детишкам?

Весь век живя своим трудом,

Мы никому не подаем...

Но кто мне денежек подкинет,

Как лучший друг, мной будет принят.

Ну, доставай свой кошелек!.."

И тут наш юноша извлек

Кольцо божественной Ешуты.

Крестьянин ахнул: «Фу-ты ну-ты!»

И, весь дрожа, заговорил:

"Ах, чудо-мальчик! Как ты мил!

Вот уж красавец так красавец, -

Мечта прелестнейших красавиц,

Мой дом открыт тебе всегда!

Питье найдется и еда,

Перинка мягкая из пуха!..

А ну, готовь постель, старуха!.."

Наш друг сказал: "Я не шучу,

Тебе я щедро заплачу,

Уж больно есть и пить хочу я

И у тебя переночую.

А завтра, рано поутру,

Ты мне к Артурову двору

Дорогу верную покажешь".

"Все будет так, как ты прикажешь, -

Сказал рыбак. – Уж как-нибудь

Мне хорошо известен путь

К дворцу великого Артура...

Твой гордый взгляд, твоя фигура,

Речь, благородна и смела,

Как раз – для Круглого стола..."

И вот, часу примерно в пятом,

Наш мальчик, вместе с провожатым,

Спешит к Артуру во дворец...

Гартман фон Ауэ,61 ты, певец,

Гиневре62 верный и Артуру,

Прошу тебя: не вздумай сдуру

Обидеть друга моего!

Зря выражает торжество

Твоя ехидная улыбка.

Мой друг – не арфа и не скрипка,

Чтобы могли играть на нем!

Эй, Гартман! Не шути с огнем!

Не то я сам твою Эниту63

И мать Эниты – Карснафиту64

При людях насмех подниму!

Хоть и слыву я острословом,

Но ранить друга острым словом

Я не позволю никому!..

Но вот они въезжают в Нантес.65

Рыбак сказал: "Вы тут останьтесь,

А мне – я сам тому не рад -

Никак нельзя в престольный град.

Того закон не дозволяет.

По шее страж накостыляет

Иль кто другой намнет бока,

Едва увидит мужика.

Что ж... Ворочусь к своей хозяйке..."

Так скрылся с глаз простолюдин,

А бедный юноша, один,

Рысцой поехал вдоль лужайки.

Дворцовых нравов он не знал,

Галантным не был кавалером,

И Карвеналь66 не обучал

Его изысканным манерам.

Одежд он пышных не носил,

Не слыл любимчиком удачи

И в шутовском плаще трусил

На неуклюжей, тощей кляче.

(Да, не таким когда-то в свет

Вступал могучий Гамурет.)

Вдруг рыцарь перед ним возник,

Сияя, словно месяц ясный.

То был – скажу вам – Итер Красный,67

Один из доблестных владык...

Явился он в доспехах алых,

На рыже-огненном коне.

Глаза горят. Лицо в огне.

Шишак – в рубинах и в кораллах.

Великолепный плащ на нем

Багровым светится огнем.

Как кровь, красно его копье.

Меч красной краскою покрашен

(Белеет только лезвие).

Прекрасен облик. Взор бесстрашен.

Что жаркий пламень, кудри рыжи...

Подъехав к юноше поближе,

Он на почтительный поклон

Поклоном дружеским ответил.

И тут, немало изумлен,

Наш путешественник приметил

В руке у рыцаря бокал,

Что красным золотом сверкал...

Неужто с Круглого стола

Рука предерзкая взяла

Бокал, украшенный портретом,

Пылавший ярко-красным цветом?

И рыцарь молвит: "Друг мой юный,

Видать, обласкан ты Фортуной

И самой чистою из жен

Для славных подвигов рожден.

О, как же ты красив и статен!

Ты будешь славен, будешь знатен,

Ты создан волею творца,

Чтоб, ранив женские сердца,

Их дивным исцелять бальзамом

В служении прекрасным дамам.

Любовь бурлит в крови твоей.

Сейчас ты въедешь в город сей