Каменная гостья - Лада Лузина

— Днем с ним ничего не случится. Мавка приходит лишь ночью, — сказала Маша. — А я люблю этот памятник. Правда, она здесь красивая?

— И романтическая до безумия, — засвидетельствовала Даша, разглядывая правильные черты бронзовой Леси, ее прижатую к груди руку, женственную фигуру и развевающуюся на ветру бронзовую юбку, похожую на застывшую пену волн. — В жизни она похуже была. На фотках она такая, немного страхолюдная…

— А мне всегда казалось, что она настоящая — здесь, а не на фото, — сказала Маша.

— Что ты тут хочешь увидеть вообще? — начала терять терпение Чуб.

— Понимаешь, я в детстве ее так любила. И Лесю. И Мавку… Я столько раз «Лесную песню» читала. Как Мавка полюбила Лукаша, как он ее бросил, она погибла… Мне было так ее жалко, так хотелось спасти.

— Понятно, — проскандировала Чуб. — А выходит: ее нужно не спасать, а поймать и хорошенько надавать. И кстати, — Даша наежилась, — в «Лесной песне» Лукаш тоже умирает в конце. Все носятся с этой Мавкой, а он… если б он с ней не связался, то вообще был бы жив. Все, едем!

— Секундочку… — попросила Маша.

Бронзовую юбку писательницы перекрыла новая — тканевая, белая, с королевским шлейфом до самой земли. И вдруг, словно все это время он терпеливо ждал, пока Леся закончит наряд, в безмятежную чинность и солнечность дня ворвался ветер, заиграл «коралловыми» бусами у нее на груди, заплясал складками юбки. А затем длинный белый шлейф вдруг взлетел над землей, забился на ветру, и Леся стала похожа на летящую по небу Снежную Королеву — на Белую Богиню.

— Все, я торможу машину, — подняла руку Чуб и сообщила мгновенно остановившемуся рядом водителю: — Саксаганского, 97. Музей Леси Украинки. Че смотрите? Мы хоть и интеллектуалки, но платим…

Расположенный в небольшом двухэтажном особнячке музей Леси Украинки показался им мертвым царством, королевством спящей красавицы… Минут на восемь — примерно столько они ходили по комнатам с не слишком богатой, если не сказать аскетичной, обстановкой, рассматривая сквозь перечерченные запрещающими веревочками дверные проемы гостиную, столовую, комнату матери и самой Леси… Затем особняк наполнился звуками некой залетной экскурсии: стуком дверей, шарканьем ног и голосом привезшего гостей молодого энтузиаистического экскурсовода.

— …если быть точным, вы находитесь в музее двух писательниц, — заговорил он бодрым тенорком. — Леси Украинки и ее мамы, которой, собственно, и принадлежал этот дом. Мать Леси — Ольга Петровна Косач, печатавшаяся под псевдонимом Олена Пчилка, — тоже была писательницей и первой в Украине женщиной-издателем, дамой своенравной и властной, любившей распоряжаться судьбой своих детей и, конечно, своей собственной. Говорят, она осталась такой до сих пор… — Голос экскурсовода стал заговорщицким. — Телевизионщики жалуются, что, когда они снимают в музее комнату Олены Пчилки, у них вечно портится аппаратура и падают вещи.

— О, — сказала Чуб, наклоняясь к Маше, — слышишь? Еще один дом с привидениями.

— Так мать писательницы прогоняет нежеланных гостей, — продолжал экскурсовод, — особенно тех, кто не разделяет ее взглядов. К примеру, Олена Пчилка нарочито не терпела «жидов». В отличие от своей дочери, осуждавшей мать и считавшей, что кто-то точно так же кичится тем, что ненавидит украинцев…

— Не надо о ней так, — послышался шелестящий и тихий женский голос. — Мы не включаем такое в экскурсию…

— Мать, — не обратил внимания на шелест молодой энтузиаст, — всячески противилась двум роковым романам в жизни Леси. Вторым был ее муж — Климент Квитка, — с которым она обвенчалась в киевской Воскресенской церкви на Демеевке и поселилась на Ярославовом валу, 32 в квартире 11.

— О, рядом с нами. Я и забыла… Соседка! — хихикнула Даша.

— Муж был младше Леси на девять лет. И сейчас на такой моветон пойдут немногие дамы. Тогда же их брак и подавно считался вызовом обществу. Но Леся сама сказала однажды матери: коли у нее будет муж, он будет ее секретарем. Так и вышло… Хоть сама мать называла супруга дочери «бесчестным человеком, женившимся на деньгах Косач-Драгомановых».

— Не надо так, — снова сказал тихий голос. — Все же это ее дом, имейте уважение. Леся Украинка только гостила здесь у мамы…

Экскурсия приблизилась, и Киевицы увидели владелицу голоса, хрупкую музейную даму, продавшую им билеты, и залетного экскурсовода, молодого улыбающегося светловолосого юношу в пижонском пиджаке. Его волосы слегка завивались, глаза горели жаждой испробовать мир на прочность. По всему было видно, что эта работа для него случайная, временная, а впереди маячит иное, несомненно, блестящее будущее, и предчувствуя его, он дерзок и весел.

— Но куда более важной была для Леси Украинки ее первая любовь… Нет, не выдуманный желтой прессой лесбийский роман с Ольгой Кобылянской, как это можно подумать по вашему взгляду, — игриво заглянул светловолосый пижон в глаза одной из экскурсанток — тонкой девушке в черном свитере и янтарных бусах.

Девица держала за руку подружку в красном платье, но тут же отбросила ее ладонь, точно та запылала огнем.

— Посмотрите на эту репродукцию «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Леся Украинка никогда не расставалась с ней, всю жизнь возила ее с собой. Ее Лесе подарил журналист и революционер Сергей Мержинский. И встреча с ним полностью изменила ее жизнь. Точнее — подарила ей жизнь. Именно он наполнил ее верой в себя. Ее творчество меняется, кругозор расширяется — взор отныне объемлет весь мир. Впервые она пишет пьесу на античную тему, «Ифигения в Тавриде». Они с Мержинским и знакомятся в Тавриде — так в древности назывался Крым. Она живет в Ялте, на вилле «Ифигения». Это имя носит главная жрица в храме Великой Богини…

Ти, срібнолука богине-мисливице,Честі і цноти дівчат обороннице,Поміч свою нам подай… —

проскандировал он. — Жрицы-покровительницы амазонок Артемиды девственны так же, как и сама Леся и ее чувства к любимому. Их любовь с Мержинским платоническая.

— О Боже, опять! — сказала Даша на весь музей.

— Понимаю вас, — обрадовался реакции экскурсовод, явно нуждающийся в бурной поддержке публики. — Но Леся понимала это иначе. Еще до знакомства с Мержинским она пишет произведение «Голубая роза». Там она описывает свою идеальную любовь: роман Верного Рыцаря и его Дамы. И после встречи с Мержинским сразу становится ясно, кто Рыцарь. Кто? — внезапно и въедливо спросил он заскучавшую было экскурсантку в янтарных бусах.

— Ну, он… этот… Мержин… — неуверенно отозвалась бусоносица.