Бессовестное время - Александр Калинин-Русаков

– Да… Когда керосином, это хорошо… Это значит, дом в порядке.

Фонарщик тем временем протёр тряпкой стёкла, зажёг горелку, после долго сидел без дела, похоже, дремал. Однако вскоре встрепенувшись, сложил лесенку, тронул вожжами толстую кобылу. Телега неспешно свернула на Туляцкую, к другому фонарю. Копыта мерно и однообразно, будто по большому барабану, били по деревянной мостовой. Через некоторое время зажёгся фонарь на углу Туляцкой. После мерный стук вернулся обратно на Большую Благовещенскую. Удаляясь, он оставлял за собой дрожащие точки жёлтых огней, мимо которых двигались едва заметные людские тени.

Вскоре опять послышался пронзительный поросячий визг. Это возвращались преследователи поросёнка. Самого беглеца впереди всех нёс растрёпанный мужичок небольшого роста. Он тщетно пытался зажать челюсти поросёнку, чтобы тот не визжал, только это у него не получалось, а поросёнок от этого визжал ещё сильнее. Следом за маленьким мужичком, широко шагая, шла высокая женщина с грубым голосом:

– Ты гляди, остолоп, не придуши его, а то он уже того, хрипеть начинает.

Другой голос поучал:

– Чтобыть он не визжал и не хрипел, его надобно взять за задние ноги, головой вниз.

На что грубый женский отвечал:

– Как бы не так. Давай я тебя самого возьму за ноги головой вниз. Дубина, ему же кровь к головушке прильётся, возьмёт да и помрёт. Кого тогда откармливать будем? Тебя, безродного? Жрать-то ты горазд, только толку от этого никакого. Вона, рёбра одни.

– Андрошку своего будешь откармливать, – не унимался советчик.

– Дак его тоже сколь ни корми, толку нету, – пробурчала баба.

Другой скрипучий мужской голос тихо хихикнул:

– Потому как что ни ест, ни пьёт, всё одно сила вся в другое место уходит.

На что баба, не задумываясь, пробасила:

– И соображение всё туда же…

Феофан вместе с ними развеселился и хотел уже чего-нибудь крикнуть сверху. Но кричать с поста без всякой надобности запрещалось. Служба…

Много всего повидал бессловесный свидетель за то время, что простоял на Почтамтской. С начала весны и до жёлтых листьев мимо него нескончаемой вереницей ползли к причалам, неразборчиво громыхая колёсами, телеги. Ватаги молчаливых бурлаков, подгоняемые пароходными гудками с Иртыша, в поисках какой-нибудь работы, хоть на «груз», хоть на «бечевую» или какую иную, с угрюмыми лицами шаркали к причалам и пакгаузам.

Феофан служил в пожарном депо уже во втором поколении. Отец его Поликарп родом был из Тульской губернии. После того, как крепостным дали волю, не стал он искать счастья по барским дворам, а связал себе впрок две пары лаптей, взял хлеба, пилу, топор и отправился пешком до сибирской столицы – Тобольска. Дошёл… Прибился к шайке грузчиков на пристани, ломал спину день ото дня нескончаемыми мешками, ящиками, корзинами, спал где придётся. А тут случай…

Дело в том, что барин, у которого Поликарп состоял в крепостных, был одержим идеей обучить крестьян грамоте. Для этого даже школу построил и учителя содержал. Так что Поликарп чтению, письму и даже счёту был обучен с самого детства. Как-то попала ему в руки газета, где было написано «В службу огневого надзора требуется внимательный работник со знанием грамоты». Там его долго расспрашивали, вольную рассматривали, интересовались, не поменянный ли? Такое не редкость. Беглые каторжане, особенно Нерчинские, за вольные бумаги давали хорошие деньги или же крали их по пьяному делу. Приёмщиков на службу интересовало более всего то, где он грамоте и счёту обучился? В конце концов взяли – конюхом. После перевели в ездовые и даже спать разрешили при конюшне. А главное дело – жалованье положили. Поликарп, когда бывал в церкви по воскресениям и праздникам, всегда свечку «за здравие» барину ставил. Работал, старался, а денежку всё одну к одной складывал. Потом купил лес да и поставил себе пятистенку на Кузнецкой. Недолго времени прошло – женился. Больше всего был рад, что кузницу наладил. Отец его был кузнецом у помещика и Поликарпа делу своему обучал сызмальства.

Феофан родился уже в Тобольске. Лазил с мальчишками на Панин бугор, чтобы разглядеть край земли. Потом учился в мужской гимназии, где гулкие коридоры с овальными окнами в дверях для смотрителей, а по углам, как напоминание, стояли вёдра с розгами, да и сами порядки были таковы, что розги те находили частое применение. Добрейшим человеком во всей гимназии был тот, для которого эта должность была совсем неподходяща – директор. Звали его Иван Павлович Менделеев.

Феофан с детства любил бегать к отцу в огневой надзор, а когда пришло время, другого места не стал искать и с успехом поступил на службу. Для коротания времени пожарным вменялось в надлежащее исполнение изучение технических устройств для тушения пожаров и обучение духовой музыке. Вот и дудели они в огромные трубы, вдохновенно сотрясали воздух большими барабанами, радостным звоном меди. Феофан освоил игру на литаврах, и это ему весьма нравилось.

– Без литавр в оркестровой музыке радости нет, – считал он.

По праздникам, сияя касками, отправлялись они в Александровский сад, где, устроившись в раковине, допоздна играли вальсы, полонезы.

А как они начищали каски, до какого солнечного блеска, когда за три года до восхождения на престол Тобольск посетил цесаревич Николай! Встреча с народом происходила здесь, практически напротив пожарного депо, на Плац-парадной. Феофан видел с пожарной каланчи улицы подгорного Тобольска, запруженные нарядной людской массой всех сословий. Понятное дело. Будущий царь всея Руси счёл необходимым посетить закаменную столицу Империи до восхождения на престол! Великая честь городу! Главному колоколу Софийского собора вторили все звонницы округи. На десятки вёрст летели их голоса, извещая…

– Радуйтесь, люди! Помазанник божий ступил на Тобольскую землю!

Народ ликовал, пребывая в этом радостном состоянии несколько дней кряду.

Наутро, после ночной вахты Феофан, находясь в прекрасном расположении духа, шагал домой. Впереди у него были свободные сутки. В кузнице его дожидался хороший заказ. Хороший – это значит трудный, а потому денежный. Для польского костёла, который возводился невдалеке, рядом с Никольским взвозом, шепелявый приказчик заказал ему четыре решётки на окна под острый свод, и чтобы в точности по эскизу. Кроме того, им с Матрёной удалось сдать внаём вторую половину дома. Жилец был непростой, шутка ль сказать – артист, Аристархом величать. Платить обещал исправно, да ещё столоваться согласился. Оно и правильно… С тем, как готовит его Матрёна, не каждый барский стол сравнится. Деньги скоро понадобятся. Дети дом строить собираются. Вдоль улицы то здесь, то там стучали железом засовы, скрипели ворота, открывались лавки, заспанные собаки отрабатывали свою похлёбку. Начинался новый день…

Глава 2. Аристарх

К осени вода в Фонтанке налилась свинцом. Порой казалось, ей лень даже шевельнуться, чтобы до прихода зимы хотя бы ещё раз лизнуть серые камни гранита. Холодный ветер безжалостно срывал с деревьев последние листья, кружил их… Доживая и без того короткий век, они беспомощно липли к серой воде, напоминая миру о конечности всех случающихся событий.

Назойливый дождь с утра много раз начинался, после затихал, но к вечеру всё же властно залил всё вокруг. Он утопил в мелких каплях гранит берегов, коней на Аничковом мосту, раскрасил дома и небо в одинаковый серый цвет, загнал нарядный народ в яркие парадные к тёплым каминам, неспешным беседам в богатых салонах, ресторациях, кофейнях. Другие, кому судьба не благоволила такой милостью, искали себе место в серых норах питейных домов и злачных трактиров.

Дождь косыми струями сломал свет фонарей, рассыпал жёлтые дрожащие точки отражением поверх тёмной бездны меж каменных берегов. Разлинованные дождём окна погружались в темноту. Жизнь не уснула и не остановилась, её просто накрыло серое покрывало петербургских сумерек.

Аристарх вышёл из тайной квартиры в Никольском переулке. Подняв воротник, он натянул картуз до самых глаз, оглянулся на Морской собор и быстрым шагом направился вдоль Фонтанки. Согласно законам конспирации ему следовало как можно скорее покинуть место заседания тайного общества. Дождь как назло не унимался. Свернув к первой попавшейся парадной, Аристарх толкнул ручку. Та оказалась заперта. Лишь небольшой навес над входом сберегал кусок стены от дождя. Прижавшись спиной к чёрной решётке, Аристарх стряхнул капли со старенькой шинели, картуза, сунул озябшую руку под колючий отворот, нащупал книжечку Маркса. Тут же ощутив волнительное беспокойство, он вдруг понял собственную значимость в деле освобождения трудового народа от тирании. Именно так объяснял их высокое назначение Андрей Карлович на заседаниях тайного общества. Аристарх внимательно слушал пылкие выступления ораторов, незамедлительно и азартно вспыхивал. Ему нередко представлялось, как он впереди всех идёт по Невскому, ведёт за собой народ для заседания в Учредительном собрании. Жандармы трусливо бегут и прячутся. Обгоняя жандармов, на извозчиках и экипажах бегут фабриканты, купцы… И всё это оттого, что пришли они, освободители народа. Справа от него шагает Пётр Данилович, слева Андрей Карлович. Пётр Данилович служил в «Театральной школе разных специальностей», которую полгода назад окончил Аристарх. Андрей Карлович в свою очередь преподавал словесность в меньших классах благородного пансионата при Педагогическом институте.