Умозрительная психология - протоиерей Фёдор Голубинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец в), иные, смотря на различные степени духовной деятельности, на превосходство одних перед другими, на то, как душа действует в обращении с чувственной природой, и как возвышается к вышечувственному, к созерцанию Божества, выделяли в душе высшее, внутреннейшее начало: νὂυς или πνεῦμα3. Аристотель хотя мало занимался вышеопытными познаниями души человеческой, но отличал деятельный ум от души страдательной, которая, по его мнению, есть таблица неисписанная (tabula rasa), на которой написываются предметы мира. Если есть бессмертие, говорил он, то оно должно принадлежать только деятельному уму. Различие между душой и духом особенно замечено было отцами и учителями Церкви, которые яснее и опытнее, чем другой кто, могли видеть, и видели различие в человеке между жизнью естественной и божественной. У Оригена так объясняется отношение души к духу, или уму: «В первом периоде жизни, когда человек приближен был к своему Создателю, он весь был духовен, начало душевное поглощалось духом, или умом; и Поелику сила духа уподобляется огню, то и он весь был как бы огонь, весь пламенел любовью к Создателю, весь был так же подвижен, проницающ, как огонь. Но когда человек ниспал, огонь его охладел, раскрылось в нем новое начало, которое прежде поглощено было умом, – это и есть начало душевное, которое по охлаждению и названо ψσυχή от ψύχος – холод, или ψυχέω – хладею». Против этого должно сказать, что начало душевной жизни, как и духовной, собственно есть духовное; впрочем, человек может управляться тем, или другим началом. Вообще, хотя можно находить у отцов Церкви разные образы представления этих начал жизни, но не находим у них ясного и определенного мнения, что это две субстанции. Одни из них под духом, как высшим началом жизни, разумели силу, прирожденную человеку, которая есть глубочайшая и более коренная, нежели душа, другие почитали это начало даром, сообщаемым во времени от Духа Божия. Те, которые более любили философию, держались первого мнения, а другие – последнего, как Тациан, Ириней и многие другие. Впрочем, не находим у них такого резкого разделения между душей и телом, по которому они признавали бы их двумя субстанциями. И действительно, нет нужды признавать в человеке две субстанции. В истинном порядке природы одно начало для всех видов жизни, и для жизни высшей, духовной, и для жизни душевной, которая состоит в обращении с ограниченными существами, и наконец, для жизни физической. Когда человек сам еще не отдалился от высшего этого начала – духа, этот последний был средоточием всех сил и всех видов и степеней деятельности. И теперь, когда дух благоустрояет жизнь во всех ее видах, все прочие силы находятся в стройном отношении к нему. Познанием Божества уясняется и просветляется познание ограниченных вещей; в любви к Богу облагораживаются виды любви к существам сотворенным, и все приходит в истинный порядок и стройность. Далее, хотя пищей духа служит истина, благо и красота, но не чуждо ему сообщать жизнь и низшим частям состава нашего. Опытом дознано, что по мере того, как человек глубже входит в высшую и внутреннюю свою природу, усовершается и физическая жизнь его, животворность духа преизливается на самое тело, нужды телесные, при животворном действовании духа, молчат и долгое время не беспокоят человека. Впрочем, и в состоянии оскудения духовной жизни в человеке, он не мог бы жить без тайного союза низших сил его с высшим началом жизни – духом, или умом. Отсюда в самую деятельность человека, оставленного естественным своим силам, переходят некоторые проявления духовных стремлений к вышечувственному; отсюда и в познаниях неудовлетворение ума одними явлениями мира, но искание оснований и начал; отсюда и в желаниях недовольство всеми ограниченными вещами, воздыхание о благе вечном. Итак, различными степенями жизни не расторгается в человеке единство подлежащего.
Наконец 4) душа наша есть пребывающее (principium perdurabile), постоянное, в разные периоды бытия тожественное (identicum). Нельзя сказать вообще, что душа неизменяема, ибо жизнь ее раскрывается в многоразличных состояниях и непрестанно изменяющихся действиях. Так, в явлении, в раскрытии жизни своей она изменяется, но в центре своем пребывает тожественна. Состояний и перемен много; разнообразные представления, мнения, различные и даже противоположные склонности взаимно сменяются в жизни нашей; при всем том остается одно сознание моего я; я, который в младенчестве играл, и теперь все один я. Как теоретически я сознаю тождество моего субъекта, несмотря на разные перемены жизни, так и практически я сознаю эту же неизменяемость субъекта; во мне невольное вменение действий (imputatio), которого я не могу изгладить; хотя бы и случилось, что я, прежде проводя худую жизнь, впоследствии исправился, начал действия совсем противоположные прежним, но новый образ жизни не заглаживает прежнего; если я некогда вел худую жизнь, то и подлежу за это вменению, хотя бы в настоящее время я стал совсем иным человеком по нравственности. Это постоянное сознание единого субъекта, при всех различных переменах и действиях жизни служит доказательством того, что во мне пребывает единое тожественное начало деятельности, что душа, как ни различны и ни противоположны состояния ее, есть единая субстанция, в сущности своей не изменяющаяся.
Что можно было бы сказать в опровержение единства сознания? Оно так очевидно, что никто не может усомниться в этом единстве. Разве скажут: что нельзя делать заключения от единства сознания к единству субстанции, как и говорил это Кант? Значит, по мнению его, каждый человек во все продолжение своей жизни обманывается? Если всякий при разных состояниях имеет сознание единства своего – я, то как вышло бы, чтобы всякий обманывался в этом? Что в существе его ложь, обман? От произвольного,
