Филолог - Святослав Логинов

А ведь плести можно не только плетни и плётки, но и слова. «Хитрости словоплетения» — так говорится о причудливых, запутанных, сказочных историях. «Суворов мне родня, а я плету стихи», — сказал величайший стихоплёт былых времён. И когда рассказчик путается в извивах собственной истории, так что слушатель перестаёт верить, о таком тоже говорят: «наплёл с три короба», — хотя плетёной коробки с лямками у завравшегося сказочника нет и в заводе.

Между тем (есть темы для размышления, а между этих тем ещё и события происходят), так вот, между тем, второй раб скинул короб, вытащил оттуда небольшой свёрток, отдал товарищу (товарищ — тот, кто делает с тобой общую работу, производит один товар), а сам принялся упихивать в короб добытые из моря водоросли.

В воде росли водоросли,А вы гребли и выгребли.

Верис с удовольствием продекламировал строки, что сами собой сплелись в мозгу, а потом пошёл смотреть.

Первый раб сидел на песке и ел. Судя по тому, что совсем недавно наступил полдень, он полдничал.

Верис принюхался и скривился. Гадость страшенная! Такое не то, что в рот засунуть — мимо пройти страшно.

Уже понимая, что ответа не получит, Верис сразу сунулся в ощущения бессловесной твари. Там царило прежнее благорастворение воздухов. Немцу чудилось, будто он сидит в удобном кресле под сенью дерева и вкушает нечто изумительное.

«Ух, ты! Ням-ням-ням!.. Вкуснотища! Кайф.»

Вот оно, прямое доказательство, что мысли и даже ощущения лгут, а правдивы лишь слова.

— Почему? — выкрикнул Верис. — Это же неправда!

Наверное, не надо было этого делать, особенно находясь в ментальном контакте с рабом. Работяга разом ощутил, как свербят разъеденные солёной водой ноги, почувствовал тяжесть в усталых руках. Вместо аромата незнакомых яств на него пахнуло смрадом дрожжевой массы, которую он только что с таким аппетитом поедал. Несчастный вывалил свою пайку в песок и, спотыкаясь, захромал прочь. На ходу он громко хныкал и порой выкрикивал:

— Облом! Ой-е! Облом!

Второй раб даже не оглянулся. Он кончил набивать короб (почему — набивать? — он ничего не бил, а лишь упихивал водоросли плотнее), взвалил его на спину (опять же — почему взвалил? — короб никуда не валился) и бодрой рысцой последовал за товарищем.

«Оп-оп! Оп-оп! Ух, ты! Во, кайф!» — звучало в его мозгу.

Верис пожал плечами, подобрал брошенный инструмент и отправился следом за бежавшими рабами.

За холмом началась вполне обжитая местность. Кучились строения, ничуть не напоминавшие дом, но, несомненно, приспособленные для жилья. Остальная площадь была поделена на квадратики, и там зеленела какая-то растительность.

Верис потянул носом и направился к тому из бараков, который смердел менее прочих.

В эту самую минуту оттуда выскочили ещё два человека. Уж эти-то точно не были рабами! Поздоровей были, поупитанней можно бы сказать — помощней, но никакой осмысленной работы они не выполняли. Просто торопились к Верису, — Оп-оп! Оп-оп! — а собственные их мысли были весьма кровожадны. В руках оба сжимали предметы, которые Верис идентифицировал как стрелялки из детской виртуальной игры в войнушку. Вот только ни детством, ни виртуальностью здесь и не пахло. Разве что игрой самого дурного свойства.

— Стоять! — крикнул первый, направив стрелялку в живот Верису, а второй добавил непонятно, не иначе, по-английски:

— Хенде хох!

— Видишь же, стою, — сказал Верис тому стражнику, что, кажется, умел говорить, и уронил на землю маленькую ручную борону, чтобы страж не подумал, будто Верис собирается обороняться, и не нажал на спусковой крючок.

— Ты что делаешь? — спросил Верис.

— Читаю, — откликнулась Анита. Она перевела взгляд с пластиковых листов на Вериса и в свою очередь спросила: — А ты читать умеешь?

— Конечно, — ответил Верис.

Он ничуть не удивился. Если бывают люди, которые не умеют разговаривать, а значит — и мыслить, то могут быть и такие, что читать не умеют. В этом плане привычный ответ: «Конечно», — оказывается не вполне верным. Это прежде Верис полагал, что неумение читать является конечной стадией деградации. Теперь он знал, что можно не уметь говорить и при этом походить на человека. Впрочем, Анита немцев за людей не считала, называя их кучниками. Верис не любил неологизмов, но раз есть новое явление, значит, должен быть и неологизм.

— Ну-ка, прочти, что здесь написано, — предложила Анита, протянув Верису один из листов.

Совсем недавно Верису довелось видеть огромное количество подобных предметов, и он знал, что это архаический носитель информации. Тогда у него не нашлось времени остановиться и внимательней рассмотреть странные штучки, и теперь он впервые взглянул на листок вблизи, забыв, что у него нет больше доступа к информационным программам и, значит, до всего придётся доходить собственным разумом.

«Придётся доходить» — ходить вслепую, пока случайно не дойдёшь. «Собственный разум» — тоже не тавтология, прежде ему помогал искусственный интеллект программы, а теперь — изволь управляться в одиночку с помощью того разума, что имеется в голове.

Ничто на листе не указывало, как можно запустить чтение. Обычный, тонкий лист пластика, покрытый маловразумительными значками. Если это пиктограммы, то примитивные, совершенно не указывающие, что следует делать с листом.

На одной стороне листа — рисунок: два человека странного вида стоят на берегу моря или озера. А неподалёку — крытая нора. Не изба, не дом, а несомненная нора, предназначенная для чего угодно, но не для жизни.

Смутно вспомнилось, что прежде для материальных носителей информации практиковалось сенсорное управление. Верис поелозил по листу пальцами, но и теперь ничего не включилось.

— Не знаю, как её запустить, — признался Верис, возвращая лист.

Именно так: признал, что не знает. Незнание, таким образом, становится формой знания.

— Эх, ты! — усмехнулась Анита. — А говорил, читать умеешь. Вот, смотри

Анита повернула лист той стороной, где теснились значки, и, ведя пальцем по строкам, громко произнесла:

Жил старик со своею старухойУ самого синего моря;Они жили в ветхой землянкеРовно тридцать лет и три года.

— Так я это знаю! — воскликнул Верис. — Это русская народная сказка. Там дальше: «Старик ловил неводом рыбу». Я недавно вспоминал эту сказку, когда увидел настоящий невод.

— Точно! — подхватила Анита. — Вот и картинка: старик невод держит, рядом сидит старуха, а перед нею разбитое корыто.