Стеклобой - Михаил Перловский

– Они еще и нот не знают, дурищи!

Когда процессия поравнялась с Романовым, женщина с хоругвью театрально возопила, указав на него пальцем:

– Вступил ли ты сего дня в царствие греха, нечестивец? Сказано: очистись от желаний своих, и освободишься. Покаися и отрекися, грешный! Отрекися!

Романов поставил чашку на стол и с интересом посмотрел на предводительницу.

– Идите, Маргарита Ивановна, – возмущенно вмешался старик, – со своим дамским поголовьем, куда шли.

Женщина опустила тяжелую руку на романовское плечо и грозно посмотрела на старика.

– Оплакивать идем невинно снесенный дом батюшки Мироедова!

– Ооой! – подхватили и затянули девицы.

– Невинно разрушенный, святой чертог освященный! Как только земля носит вас, с канцелярией вашей проклятой?! – предводительница надрывно голосила, но Романов уже не слышал ее воя, пристально вглядываясь в противоположную сторону улицы и покрываясь испариной.

– С моей канцелярией, с моей?! – старик вскочил из-за стола. – Да я с утра обиваю все пороги, я написал три докладных, я выставил оцепление, я не допущу вандализма, так и знайте! А стенания ваши антинаучные заканчивайте, нет доказательств и свидетельств о собственности нет, прекращайте. Пугаете людей! Здание той эпохи, этого наука не отрицает, а кто владел, кто гостил – это вилами по воде, поняли вы… – возмущенно закричал старик, но великанша перебила его новой сольной партией.

– Ибо сказано: коли нежися ты в грехах, крадучися по свету слуги диаволовы, и земля вопиет и восстанет, и скоромные сгинут, а праведные плечом к плечу воссияют. Слейся же во взаимопомощи вечной! Отрекися от желаний единоличных, отрекися!

– Ииии! – подхватили девицы.

– Всё в одну кучу у них, у полоумных, – сказал старичок Романову и крепко ухватился рукой за древко хоругви. – Имейте совесть, я вам не молоденькая несмышленая девица, – глаза его победно блеснули. – Идущие, да идите отсюда.

Женщина что-то угрожающе промычала, но спорить дальше не стала, ее подопечные выстроились в боевой порядок, и процессия двинулась дальше.

– Вот вы и познакомились с движением «Идущие сестрицы». Что характерно, они действительно все время ходят. И поют, – с раздражением проговорил старичок. – Главарь сей банды – Маргарита Ивановна, бывший тренер хоккейной сборной.

Но Романов не слушал.

– Когда снесли это здание? – тихо спросил он, обращаясь не то к старичку, не то к Марату, проходившему мимо с подносом.

Напротив кафе, через дорогу, в плотном ряду домов зияла дыра. На земле валялись бревна, мусор и битые кирпичи. Игорного дома не было. Процессия медленно растягивалась в кольцо вокруг кучи строительного мусора.

– Снесли его вчера, что совершенно возмутительно! И уже вывезли лом, а там могли быть исторически важные находки! – воскликнул старичок и засобирался. – Это есть самоуправство! – он выплеснул остатки кофе из чашек и аккуратно убрал их в кофр. – Зря вы были столь неразговорчивы со мной, – он сунул в карман романовской рубашки небольшую голубоватую карточку. – До встречи, к сожалению, неминуемой, – бросил он на прощание и удалился.

Романов не глядя расплатился и медленно пошел туда, где когда-то стоял игорный дом. Не раз он мысленно входил в него, как наяву видел тесноватую прихожую, гостиную с эркером и видом на английский сад… И было невозможно осознать, что он никогда туда не войдет. В то самое драгоценное здание, где он должен был загадать свое желание, спасти пацанам жизнь и получить все то, о чем всегда мечтал и что, черт побери, заслужил.

– А где ты в Питере учился?

– В Питере я учился в Москве.

– В смысле?

– Да вот так, в Москве я учился.

– А как тебя из дома-то отпустили?

– Да выгнали меня из дома и всё.

– Это за что же?

– Не оправдал возложенных надежд.

– Ну, видишь, значит они все-таки были…

– Отцу мои способности и таланты представлялись невидимой звездой, которая известна только по картам и расчетам. Признаки ее существования пару раз блеснули в темноте и пропали затем навсегда, не оставляя надежды увидеть их еще раз. Редкие всплески моего упрямства, отчаянные поступки в моменты, когда меня загоняли в угол, он принимал за силу характера, или не знаю, что там еще ему мерещилось. Факт в том, что, устав ждать этих проблесков, он опять решил отдать дело моего воспитания в надежные руки. Нежно любя и почитая исторических деятелей, умевших вершить политические дела, применяя лишь тонкие кружева искусства дипломатии (то есть вранья, интриг и предательства), он решил, что это именно то поприще, где я смогу расцвести. К тому же, как я теперь понимаю, его собственные упущенные возможности должны были воскреснуть в тщедушном мне. На заре знакомства с моей матушкой он, отринув блага заграничной службы в Германии, остался в Ленинграде, закопав свою карьеру под его каменной брусчаткой.

– И поэтому он выгнал тебя из дома.

– Почти. Отмучившись на последнем выпускном экзамене в школе, я пришел домой и нашел там новенький чемодан, аккуратно лежавший у меня на кровати. Что же это было такое? А был это подарок любимому сыну на день рождения и заодно в честь окончания школы. Внутри лежал билет в Москву. Вместо поздравительных речей отец сообщил мне, что два месяца назад он подал за меня заявление на поступление в московскую военную академию, и вот его одобрили, и вот меня ждут на вступительных экзаменах, которые я, разумеется, сдам, и стану военным дипломатом. Вопрос этот с обсуждения был снят сразу же, мне только сообщили дату отъезда и время, в которое мы встречаемся с отцом на вокзале.

– И ты отправился в Москву… Так это не выгнали, это учиться отправили.

– А это не конец истории. В назначенный день я прислушался к себе и понял, что ни на какой вокзал я не поеду. И остался дома, предварительно разобрав сложенный накануне чемодан. Признаться, краем сознания я понимал, что меня ждет. Не то, чтобы я мысленно прощался с жизнью, но сидел перед телевизором в тот вечер и ел пельмени другой я, не совсем настоящий. Настоящий я ни за что не выдержал бы поворота отцовского ключа в замке.

– Он сильно кричал?

– Совсем не кричал. Не разуваясь и не снимая плаща, он прошел через комнату, открыл чемодан и быстро сложил туда то, что попалось ему под руку. После чего сухо сказал, что раз я готов принимать такие решения самостоятельно, то всю ответственность он с себя снимает, я волен делать все, что мне угодно, но вне стен его дома. А посему: «Вон отсюда».

– И что же ты стал делать?

– Ну для начала я доел пельмени. Потом оделся и отправился вон.

– На улицу?

– Мать сунула мне сотню и адрес родственников в Москве, и я в тот же вечер поехал на вокзал.

– Что ты собирался делать?

– Вообще я планировал поступать в МГУ и еще в несколько мест, чтобы попасть хоть куда-нибудь.

– И чем же ты хотел заниматься?

– Это смешно, но я, будучи все детство окруженным биографиями и историческими книгами, захотел стать историком, меня, как ни странно, действительно заинтересовали все эти колоссы, о которых я читал. Совершенно не в том аспекте, в котором хотел бы отец, но всё же. По сути, я начал изучать то, как устроены талантливые люди. Что и привело меня сюда.

– Но ты поступил?

– Нет. Только спустя год. Все это время я работал на кафедре одного из институтов, и, в конце концов, меня взяли, не знаю уж, из-за того, что всем примелькался, или потому что, наконец, терпимо подготовился. Эта мысль приводила меня в бешенство – отец, похоже, оказался прав. Помнится, он серьезно говорил уничтожающие меня вещи, казавшиеся ему жизненной правдой. Не все, говорил он, Митя, имеют способности, главное пораньше понять, есть ли они у тебя или нет.

– Это что же, быстренько выяснить, гений ты или нет?

– На гения папа не замахивался. Всегда уточнял для меня, что гения видно сразу, это врожденное, как болезнь. И добавлял с усмешкой, что я у него здоровенький. Так что вместо лишних амбиций мне следовало растить в себе терпение и упорство. Брать усидчивостью, обаятельной улыбкой, смекалкой, умением дружить с нужными людьми. Вот я, кажется, и взял. Ты завтра придешь или у тебя смена?

– Если больной будет достаточно страдать для этого.

Глава 5

Архив представлял собой двухэтажное каменное здание, втиснутое в длинный ряд крепко сбитых домов хозяйственного вида. Они стояли монолитной стеной, и хотелось надеть им уличные брекеты, чтобы разжать эту тесноту. Еще вчера он самонадеянно полагал, что забежит сюда ненадолго, проверить картотеку. Теперь очевидно, что ему придется здесь прописаться, чтобы выяснить, когда и как началось все это канцелярское безумие, и хоть чем-то заполнить зияющую пустоту, образовавшуюся на месте охристого в золото флигеля игорного дома.