Апостол Сергей: Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле - Натан Эйдельман

«Когда составлялся заговор, Иван Матвеевич тоже получил было от кого-то из заговорщиков приглашение принять в нем участие и отказался».

Так представляли дело дети Ивана Матвеевича. Но мы усомнимся. Судя по воспоминаниям Матвея Ивановича, он позже узнал подробности заговора от разных свидетелей, но меньше всего — от родителей; отец, видно, от этой темы уклонялся и знал куда больше, чем поведал детям.

Возможно, он и в самом деле не захотел участвовать в финале заговора, так как в столице отсутствовал его шеф и покровитель Никита Панин. Но, заметим, Иван Матвеевич не отрицает, что о заговоре знал. Да кто же не знал? Сотни людей в гвардии, государственных учреждениях слышали или догадывались (точно так будет и в 1825 году!). Приятель Муравьева, будущий сосед по полтавским имениям сенатор Трощинский, — тот самый, который прежде боялся, «что скажет Зубов» — уже набросал «панинский» манифест: государь по болезни берет в соправители великого князя Александра. По-видимому, именно эту бумагу заговорщики предложат подписать Павлу за несколько минут до удушения…

«На тот свет идтить — не котомки шить», — последняя историческая фраза Павла I (не считая препирательств с ворвавшимися убийцами). Царь закончил ею свою беседу с генералом Кутузовым вечером 11 марта 1801 года. Беседа была о смерти. Павел предчувствовал. Кутузов знал. После разговора царь отправился к себе — «на тот свет идтить», а Кутузов пошел играть в карты с генералом Кологривовым, который сохранял верность императору. Ночью, посреди партии, Кутузов открыл часы, понял, что дело сделано, и объявил Кологривова арестованным.

Когда ночью во дворце начался шум, один «гатчинский пьяница», капитан Михайлов, вывел солдат из караульни. Поднявшись по парадной лестнице, он увидел графа Николая Зубова, крикнувшего: «Капитанина, куда лезешь?» — «Спасать государя», — ответил Михайлов. Граф дал ему пощечину и скомандовал: «Направо кругом!» Михайлов повиновался.

Капитанина мог бы вдруг изменить ход событий — и заговорщиков хватают, Павел сажает в крепость наследника Александра; и был бы совсем не тот 1801-й, а может, и еще ряд совсем не тех лет… Но удача не оставила заговорщиков, она просто преследовала их. Нужные люди явились в нужное время и место; дверь, через которую Павел мог бы ускользнуть, он сам же велел забить; войска, способные его защитить, остались на местах…

Екатерина II посылает из царства мертвых семь смертей, но ни одна не может подобраться к Павлу. Наконец является «белая смерть необычайного росту», которая приводит Павла на офицерском шарфе… «Екатерина отдает Павла Фридриху II Прусскому погонщиком лошадей — в суконном колпаке, за поясом кнут. Суворов, видя это, кричит: „Помилуй бог, как хорошо!“»

Так заканчивается упомянутый «Разговор в царство мертвых». Рослая белая смерть — Николай Зубов, который остановил «капитанину». Офицерский шарф — одно из орудий убийства, вместе с табакеркой, которой царя били в висок… Кажется, сами заговорщики не сумели бы сказать точно, кто нанес последний удар: в темноте били, душили, «стоявшие сзади напирали на передних, многие, стоявшие ближе, таким образом повалились на борющихся».

Матвей Муравьев (о себе в третьем лице): «12 марта 1801 года утром, после чаю, он подошел к окну и вдруг спрашивает у своей матери: — „Разве сегодня пасха?“ — „Нет, что ты?“ — „Да что же вон солдаты на улице христосуются?“

Оказалось, солдаты поздравляли друг друга с воцарением Александра I».

Державин сочинил стихи с намеком:

Умолк рев Норда сиповатый,Закрылся грозный страшный взгляд…

Управляющий цензурой согласился пропустить эти стихи в печать только в том случае, если рядом с ними будут помещены другие, недавние, стихи Державина, восторженно воспевавшие Павла.

«Матвей Иванович был с матерью на поклонении праху покойного императора. Он помнил, что гроб был поставлен очень высоко, так что лица никто не видел».

Говорили, что реставратор, вызванный для приведения тела в более или менее пристойный вид, сошел с ума…

Хочется услышать, но почти не слышно разговора восьмилетнего Матвея с пятилетним Сергеем: царь Павел был зол и плох, папенька боялся, но и убийцы ужасны, но и Александр хорош… Сын ходил ко гробу с матерью, а не с отцом. Потому, наверное, что Иван Матвеевич — государственный человек — нужен во дворце. Новый царь, слишком обязанный отцеубийцам, радостно выискивает вокруг себя тех, кто непосредственно не участвовал в заговоре. Не участвовал Иван Муравьев — давний «кавалер», у которого сохранилась пачка писем наследника: опять — «счастливчик Муравьев»; поскольку же один из первых указов Александра разрешал унаследовать фамилию Апостол — счастливчик Муравьев-Апостол. «Мы спросили об NN, которого с жаром защищал Апостол его Муравьев» — такие шуточки в те дни начинаются и еще не скоро прекратятся.

Иван Муравьев-Апостол — Семену Воронцову в Лондон: С. Петербург (6)18 апреля 1801 г.

«Имев честь писать к вашему сиятельству в те дни, когда я чувствовал потребность поделиться моею скорбью и сокрушением, берусь за перо и теперь, когда совершенно другие чувства наполняют мою душу и в избытке радости хочу поздравить вас с общим благоденствием Отечества…

Я бы хотел передать вам точное понятие о благополучии, которым все теперь пользуются в России, но эта задача слишком превышает мои силы. Итак, попытаюсь сообщить вам некоторые черты, из которых нельзя составить полного изображения, но по которым вы можете заключить о картине общественного счастия и радости.

По воцарении, одним из первых действий нашего ангела, нашего обожаемого государя, было освобождение невинных жертв, которые целыми тысячами стонали в заточении, сами не зная, за что они были лишены свободы. Замечательнейшим из этих государственных узников был Иловайский, казацкий атаман, тот самый, которого отличала Екатерина II. Я был свидетелем, как этот почтенный старец в первый раз выглянул на свет божий после трехлетнего заключения. Имя божие мешалось в его устах с именем Александра; он просил, чтобы ему дали взглянуть на сына. Сын был уже в его объятиях, но он не мог его распознать: до такой степени горе обезобразило этого замечательного молодого человека, который также в течение трех лет сидел в тюрьме, не подозревая, что только одна стена отделяла его от того каземата, где томился несчастный его отец. Вообразите себе, что подобных сцен, какая произошла с Иловайским, насчитывалось до 15 тысяч по всему пространству России, и ваше сиятельство составите себе понятие, что такое воцарение Александра.