Из прошлого русской культуры в Крыму. Поиски и находки историка-источниковеда - Сергей Филимонов

Но интуиция историка-архивиста подсказывала мне, что такое заседание, проведенное в агонизирующем белом Крыму, не могло не оставить у современников благодарной памяти. Памяти, запечатленной в исторических источниках: либо в письмах, либо в дневниках, либо в мемуарах, либо в газетных очерках.

Интуиция не подвела. Листая издававшуюся в Симферополе в годы Гражданской войны газету «Таврический голос», я обнаружил в номере за 2 ноября 1920 года, т. е. вышедшем два дня спустя после заседания ТУАК, материал, озаглавленный «Памяти Пушкина». Материал этот, остававшийся неизвестным даже специалистам-пушкинистам14, ниже предлагаю вниманию читателей.

ПАМЯТИ ПУШКИНА

Мы все растеряли Пушкина. Кто оставил заветный том в Москве и Питере, кто забыл его на бесконечных этапах от Москвы до Крыма – в Ростове, Екатеринодаре и Новороссийске, но милого заветного тома нет с нами. Только в душе осталась вечная трогательная любовь к нему, принесенная через все этапы, через все увлечения Бальмонтом и Блоком, акмеистами и футуристами. Мы сохранили эту любовь живой и нетленной, как хранит каждый из нас в мути увлечений и страсти свою первую юношескую любовь.

И, должно быть, именно потому на заседание Таврической ученой архивной комиссии, посвященное памяти поэта, пришло так много людей, так неожиданно много, что не вместил всех пришедших большой зал окружного суда. Пришли разные.

Пришел философ и мыслитель Сергей Николаевич Булгаков и молоденькая курсистка, что совсем недавно учила наизусть:

«Я вас люблю, к чему лукавить?»

Пришел безрукий офицер и пришла грустная седая дама в трауре.

Пришли и слушали.

Казалось, что можно сказать нового о Пушкине?

Но выступившие в заседании профессора и, в особенности, Г.В.Вернадский, доказали, что можно. Его короткий очерк «Пушкин как историк» познакомил публику с почти неизвестной стороной пушкинского гения. В 1837 году Россия потеряла не только своего величайшего поэта, но и крупного историка, которому только пуля Дантеса помешала написать историю России 18-го века. Но и в своем художественном творчестве Пушкин был историком. Недаром Ключевский по одному «Евгению Онегину» мог написать лекцию о постановке воспитания в России в начале 19-го века.

Публика разошлась поздно вечером, унеся с собой просветленный образ самого «вечного» из своих спутников.

Г.

В этом торжественном заседании было немного торжественности.

Холодно, неуютно. Президиум у стола, докладчики и публика – все в пальто.

Только в зале горят несколько электрических лампочек. В кулуарах – полутьма, и гуляет преждевременно наставший в Крыму мороз.

Холодно, неприветливо.

И все-таки небольшая зала полна народу, обогревшего ее своим дыханием.

Да на сердце было тепло.

Согревало сознание, что эту толпу людей, собравшихся, как заговорщики, в полумраке неотопленного здания, привлекло имя Пушкина.

В его память были приглашены собраться жители Симферополя.

Призыв Таврической Ученой Архивной Комиссии сойтись и почтить память величайшего русского поэта по случаю истечения столетия со времени его пребывания в Крыму был услышан, и те, кому дороги культурные ценности, откликнулись на этот призыв и собрались.

Нет, «к нему не зарастет народная тропа»…

Несмотря на тревогу военного лагеря, в условиях которого протекает наша жизнь, несмотря на тяжелые домашние заботы, связанные с холодом, проголодью и всяческими лишениями и бедами, – нашлось немало желающих идти поклониться тени Пушкина и в Симферополе.

Доклады о Пушкине читались один за другим, без перерыва.

Точно спешили.

Холодно.

Но холодно было в зале, а на душе было тепло от общения с духом великого поэта. Казалось, он тут, с нами, в этот холодной комнате, где все в пальто, – пришел и сел, как обещал. Вы помните, он говорил:

«Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный И, долго слушая, скажите: “это он!

Вот речь его”! А я, забыв могильный сон,

Взойду невидимо и сяду между вами,

И сам за, слушаюсь, и вашими словами Упьюсь… И, может быть, утешен буду я Любовью.»

Да, великий дух чудного поэта России витал среди собравшихся в холодной зале, и в ней было тепло, хорошо…

В.Фаусек

Напрашивается вопрос: кто тот таинственный автор, написавший первый из двух очерков о заседании ТУАК и скрывший свое имя за псевдонимом Г.?

Думаю, что автор – знаменитый филолог Николай Гудзий. В пользу такого предположения свидетельствует анализ содержания очерка, который выдает в его авторе литературоведа. А поскольку литературовед Гудзий и сам выступал на этом заседании с докладом, свой очерк, в соответствии с тогдашними научными традициями, он подписал псевдонимом, который, впрочем, нетрудно расшифровать.

Публикация С.Б. Филимонова в газете «Таврический университет» (2005. – Ноябрь)

Установив, что автором очерка был Гудзий, я заинтересовался: а что известно о творчестве ученого в годы Гражданской войны? Из изданного в 1968 году списка печатных трудов академика Николая Каллиниковича Гудзия (1887 – 1965) следует, что в 1920 году им была опубликована единственная работа – статья «А.С.Пушкин», которая, якобы, предваряла изданный в Симферополе сборник «А.С.Пушкин. Избранные произведения»15. Стало быть, атрибутированный мною очерк, подписанный псевдонимом Г., является печатной работой Гудзия, остававшейся неизвестной исследователям его творчества.

Но что представлял собой вышеупомянутый сборник избранных произведений Пушкина? Увы, мои попытки обнаружить его в крупнейших библиотеках Крыма не дали результатов. Между тем ознакомление с этим сборником позволило бы ответить на ряд важных вопросов. Кто, какая организация сочла необходимым издать стихотворения Пушкина в разгар Гражданской войны? Какие произведения были включены в сборник? (Иными словами, в каких стихах Пушкина особенно нуждались россияне в годы великой смуты?). Что писал о Пушкине в 1920 году Николай Гудзий, один из крупнейших отечественных литературоведов? Словом, сборник представляет интерес для изучения и истории пушкинистики, и истории русской культуры, и истории Крыма в период Гражданской войны. Быть может, кто-то из читателей окажется удачливее меня и изданный в Симферополе в 1920 году сборник стихов Пушкина будет обнаружен?16

…В ночь на 17 июля 1918 года большевики совершили одно из своих самых первых, наиболее гнусных и особенно памятных в народе преступлений: в Екатеринбурге в ставшем печально известным Ипатьевском доме (дом принадлежал горному инженеру Ипатьеву) без суда и следствия были расстреляны бывший император России Николай II (еще 2 марта 1917 года отрекшийся от престола), его жена Александра Федоровна, их дети Ольга (ей было 22 года), Татьяна (20 лет), Мария (18 лет), Анастасия (16 лет), Алексей (13 лет), а также четверо приближенных: доктор Боткин, повар Харитонов, слуги Трупп и Демидова. Тела казненных были вывезены за город и сожжены.

В этом преступлении, к стыду нашему, деятельное участие принимал и наш земляк, уроженец Керчи Петр (Пинхус) Лазаревич Войков. Ему, учившемуся до революции в Женевском университете на химика, были поручены «хозяйственные вопросы». Свои профессиональные знания 30-летний Войков впервые применил при решении именно этих «вопросов», предложив уничтожить трупы при помощи серной кислоты…

В 1975 – 1976 годах автору настоящих строк довелось жить и работать в Свердловске (так в советское время стал именоваться бывший Екатеринбург). Помню, что все приезжавшие в Уральский госуниверситет из других городов коллеги первым делом просили показать им Ипатьевский дом. А старожилы рассказывали, что, несмотря на противодействие властей, в каждую годовщину расстрела у стен дома непременно лежали алые гвоздики. С этой народной традицией, раздражавшей московское начальство, в 1977 году благополучно покончил тогдашний первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Ельцин. Он распорядился Ипатьевский дом снести…

Одна из последних фотографий Ипатьевского дома. 1976 г.

С тех пор меня мучил вопрос: а как реагировали современники на известие о расстреле царской семьи? Нет, не современники-большевики. После прослушанного в вузе курса «История КПСС», обогащенного личными жизненными наблюдениями, с отношением большевиков к своим политическим и идеологическим противникам и методами их борьбы как с самими противниками, так и с памятью о них, мне все было ясно. Меня интересовала реакция интеллигенции. Той самой русской интеллигенции, которая с восторгом встретила Февральскую революцию 1917 года и отречение от престола «Николая Кровавого».