Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Её зелёные глаза и пышные бронзового оттенка волосы, которые с течением времени стали медно-золотистыми и доставали ей до талии, были типичны для Вяземских. Каждый миг её жизни, казалось, был переполнен волнующими приключениями. Она никогда не утрачивала своей полной ожидания радости жизни, которая включала и отличный аппетит, но ей приходилось оберегать свою фигуру спорадическими днями голодания: то молочный день, то фруктовый, – хотя она не терпела ни того, ни другого.
Во все времена в моде была какая-нибудь часть женского тела. Перед Первой мировой войной очень ценился обнажающий плечи вырез. Так, гладкое декольте мама и её великолепный цвет лица, когда она была девушкой, заменяли ей неправильность черт: рот с крупными белыми зубами казался слишком большим; нос трудно определяем в своей форме – забота столь многих русских; слишком решительный подбородок. Её жизнелюбие и разносторонние интересы восхищали, но и утомляли окружающих. Никогда с ней не было скучно, так как она была удивительно гибка – от самых дурашливых выходок до глубокого, искреннего сострадания каждому, с кем случалось несчастье или несправедливость, и она погружалась в неутешное горе, когда теряла любимого человека: своего отца, братьев (особенно Дмитрия) и позднее сына Александра. Бесстрашная, как физически, так и морально, неспособная к зависти, ханжеству, тщеславию или эгоизму, исполненная лучших намерений в адрес пострадавшего, в порыве собственных чувств она могла не заметить чувств другого человека.
Мы любили слушать её рассказы о детстве, причём авторитет её нисколько не пострадал, когда мы узнали, что ребенком она была настоящим сорванцом, вытворявшим часто дурные шутки.
В Санкт-Петербурге в начале 90-х годов её бабушка, графиня Левашова, сидела в кругу нескольких пожилых дам за чаем, когда появилась её маленькая внучка Лидия, для того чтобы, как это было принято, быть представленной. Появившись, она глубоко поклонилась и жестом мушкетёра сняла свою широкополую шляпу, а из-под неё выскочило несколько совершенно обезумевших лягушек, которые удобно расселись на её только что остриженной голове, – столь радикальное удаление волос было вызвано перенесённым недавно тяжёлым заболеванием, тифом; предполагали, что после этой меры волосы станут более густыми.
Однажды от неё убежала большая собака лайка, которая повиновалась только резкому свистку полицейского. Позабыв правила, запрещающие юной особе покидать дом без сопровождения, она выбежала на улицу и вскочила в первые попавшиеся дрожки. Стоя позади коренастого кучера и крепко держась за его плечи – хвост огненных волос развевался на ветру, – она резко свистела в свисток, пока дрожки гонялись по улицам столицы за собакой. Переполох, волнение, остановка движения! Полицейские доставили её домой и пообещали, что обязательно найдут её собаку, но настояли на том, чтобы конфисковать свисток: «Барышня, нельзя так!».
Её отец, генерал-адъютант царя, член Совета при Высочайшем дворе и министр уделов, был восхищён своей жизнерадостной, страстной и умной, способной на проказу и всё же такой отзывчивой маленькой дочкой и очень баловал её. Он же был для неё единственным авторитетом, который она признавала. Одно его слово: «Дилька, довольно!» – останавливало немедленно любой её порыв.
Её мать, мягкая и высококультурная, глубоко уважаемая и любимая всей семьей, сравнительно рано удалилась от общественной жизни, чтобы избегнуть возможных трений со своим мужем, перед обаянием которого трудно было кому-нибудь устоять. Она заботилась о воспитании детей и обо всём семейном укладе жизни. Семья выезжала в определённое время в деревню из Санкт-Петербурга, а затем так же и назад. Английские воспитательницы, французские гувернантки, швейцарский домашний учитель, немецкая горничная прививали детям все три языка, правда, различным образом: детский английский, литературный французский и ломаный немецкий. Может быть, с помощью иностранных влияний хотели приглушить и смягчить страстный и противоречивый темперамент и – по западным меркам – преувеличенную эмоциональность, столь свойственные многим русским.
Музыка, Закон Божий и чтение были содержанием воспитания в раннем детстве. Все дети – трое братьев мама и она – посещали гимназию: девочки и мальчики раздельно – все в мундирах или одинаковых платьях. От детей ожидали, что они сдадут все экзамены с золотой медалью, что и последовало. Дома и в гимназии царила железная дисциплина, чтобы выравнять привилегии и роскошь; обращалось также определенное внимание и на церемониал, чтобы усилить приверженность важным традициям и проявить уважение к ним.
Ещё далеко впереди было время, когда приходилось извиняться за проявление авторитарности, и молодое поколение открыто и невинно готовилось к тому, чтобы однажды повести за собой других, активно и с сознанием ответственности. С раннего детства молодым людям прививали готовность принимать на себя любой жизненный вызов, любить Отечество и служить царю. Им чётко было представлены основные национальные ценности и политические цели страны. И в случае войны народы рассматривались как органическое соединение людей, а не как нация абстрактной величины. Времена, когда летели головы, если так вздумалось царю, прошли. Сейчас каждый чувствовал себя прочно на своём месте, имея чётко определённые обязанности, без необходимости подтверждать, кто он. Отсюда происходила независимость собственного мнения и внутренняя свобода, которая зачастую сочеталась с определённым равнодушием к материальным вещам жизни. Это небрежение составляло ценную основу, когда судьба вдруг делала крутой поворот.
Столь светская дореволюционная французская аристократия рассматривала, кажется, Бога как высокочтимого союзника, который за то, что он обеспечил ей счастье и прогресс, заслужил признание, внимание и верную преданность. Совсем иначе обстояло дело в России, где религия была серьёзной и сущностной – как духовной, так и этической основой всего поведения, сколь бы не обременён ошибками мог быть каждый отдельно взятый грешник.
Эта установка ничуть не изменилась на чужбине, в изменившихся условиях; но воспитание с подготовкой на ведущие роли сделало многих эмигрантов неспособными к подчинению, к однообразной нетворческой
