Рыболовный словарь Прикамья - Александр Черных

Как и в других регионах России, в Прикамье в прошлом было развито артельное рыболовство. Рыбацкие артели, отправлявшиеся в места промысла в определённые сроки, достаточно полно описаны на примере реки Вишеры в конце XIX – начале XX века: «После страдного времени, т. е. после сенокоса и уборки с пепелищ своих малых посевов хлеба, около 15 августа все жители берегов реки Вишеры, мужчины и женщины отправляются с рыболовными сетями и снастями в лодках вверх по Вишере до самых верховьев, за 200 вёрст от устья Улсуя, для ловли рыбы, харьюза и тальменя, которые только и водятся в Вишере. Домой возвращаются в последних числах сентября. Наловленную рыбу солят в кадочках и бочках…»[20].

«Рыболовный сезон начинался обыкновенно с 1 июля и кончался при заморозках. Прежде чем начать ловлю, вишерцы составляли артель, человек в 20; в состав её входили женщины и девушки. Артели составлялись произвольно, иногда сговаривались жители разных деревень. Перед выступлением на ловлю готовились сухари и хлеб, а из кухонной посуды захватывали с собой, главным образом, котелок; чаю тогда не знали, и в чайниках нужды не было. Затем, когда всё было готово, припасы и рыболовные снасти складывались в лодки, прикрывались сверху от дождя берестой, и артель, лодках на 15–20, с молитвой пускалась вверх по Вишере. Забирались обыкновенно в самые её верховья, а по пути, в известных местах, производили лов рыбы.

Покончив ловлю, рыбаки приставали к берегу, устраивали шалаш, разводили огни, сушились, приготовляли себе обед, чистили пойманную рыбу. Для вычищенной рыбы они делали из кедров бочки и оставляли их в кустах, а на обратном пути захватывали с собой. За весь рыболовный сезон на каждого рыбака в среднем количестве приходилось от 15 до 25 пудов рыбы. Рыбачили таким образом не по одной только Вишере, но и по её притокам: Велсу, Улсу, Кутиму и др.»[21]. Подобные промысловые артели отмечены и на других реках Прикамья, например, на Косьве, описание рыболовных «партий» на которой известно с середины XIX века: «На рыбную ловлю отправляются так же, как и на звериную, партиями, и улов делят поровну; сплывая по Косьве вниз на 100 вёрст, они возвращаются домой через 7 или 10 дней»[22].

Приведённые примеры дают представление о разнообразии способов и средств рыболовства в Пермском Прикамье, иллюстрируют традиции промысловых занятий, особенно в северных регионах края. Комплекс орудий рыболовства, терминология, часто архаичные приёмы рыбной ловли, в местах, где по-прежнему рыболовство играет значительную роль, сохраняются и до настоящего времени.

Рыболовство в обрядности и фольклоре Прикамья

Промысловые субкультуры, в том числе и рыболовство, являются специфической культурной подсистемой, которая своими нормами и традициями, жизненными установками существенно влияет на стиль жизни, ценностную иерархию и менталитет её носителей. Исторически носители профессиональной субкультуры – это не только представители определённой социальной группы, но и люди, отличающиеся особым типом сознания, характеризующиеся особыми этическими нормами поведения, что непосредственно выражено в обрядности и фольклоре. Народные промыслы, такие, как рыбалка и охота, во все времена были не только ремеслом, которое кормит, но и питательной средой для народного творчества. Сами промыслы в чём-то родственны искусству и одновременно науке, близки и к техническому, и к художественному творчеству. Кроме того, в рыбалке и охоте очевидно и особое мистическое начало, связанное с древним обожествлением природы, осмыслением её как дарителя блага. Истинный рыбак, как и охотник, получает удовольствие не только от результата, но и от процесса медитативного погружения в жизнь дикой природы, а сам этот процесс нередко воспринимает магически. И в наши дни рыбалка и охота осмысляются как занятия, где далеко не всё зависит от умения и способностей человека.

В народной речи немало указаний на то, что природа уступает часть своих богатств только тому, кто научился понимать её язык, чувствовать её глубокую и сложную жизнь, кто сам ощущает себя частью природы, кто унаследовал эту способность от предков. В Прикамье об удачливом рыбаке, к которому «рыба сама идёт», говорят: «У него рыбные глаза». В обычной речи такое определение, указывающее на человека с большими выпуклыми глазами, имеет скорее негативный смысл. В приведённом высказывании подчёркивается сходство человека с рыбой не физическое, а внутреннее (в традиционной культуре глаза символически представляют жизненные силы человека; эта же связь отмечена в прикамской шутливой поговорке «с рыбки глаза прытки»). Способность к рыбалке, по народным воззрениям, задана изначально: на истельного (т. е. настоящего) рыбака рыба сама идёт, а на охотника зверь. Другая оценка человека с исключительным рыбацким даром – магнитный к рыбе человек: «Кто рыбак хороший, говорят: магнитной человек к рыбе. Я не любила рыбачить, магнит у меня нету» (зап. от Н. М. Колеговой, 1925 г. р., п. Светлица Косинского района). Определение во многом связано с народным восприятием магнита – предмета, обладающего собственным магнитным полем. Он часто используется знахарями при «лечении» болезней, воспринимается как инструмент, усиливающий действенность ритуалов. Любопытно, что народная молва нередко приписывает колдунам владение некоей волшебной книгой Магнией (г. Чернушка), название которой представляет собой контаминацию слов магнит и магия. Удачливых рыбаков называют знатки́ми, сближая их с носителями тайного знания. Известны многочисленные примеры использования ими специальных магических манипуляций, заговоров. Показателен следующий рыбацкий заговор на приваживание рыбы: «Палочки есть такие, считается мосточки, к ульям прилаживаются. Пчёлки залетают вот на эти мосточки, чтобы садиться. Им ведь тяжело с мёдом-то лететь. Прилетят, сядут на мосточки. А которы опять рыбаки их берут, когда идут морды ставить. Ставят и говорят: «Как в мой улей пчёлы залетают, так чтоб в мои морды рыба залетала». Люди ставят морды, ставят – нет рыбы, а сосед идёт и из морды по полведры вытаскивает» (зап. от М. Н. Ивановой, 1932 г. р., с. Усть-Зула Юрлинского района). Использованная в этом описании заговорная формула «Как в мой улей пчёлы залетают, так чтоб в мои морды рыба залетала» строится на «привлечении» носителем традиции на свою сторону природного, неподвластного человеку закона пчелиного инстинкта. Применение рыбаками заговоров до сих пор распространено (ср. записанный в 2010 году в городе Верещагино от рыбака 1951 г. р. заговор на рыболовные снасти: «Буди моя рыбица неприкослива, неурослива, иди ко мне, рабу Божию, скоро, беспонятно и бесповоротно против быстрыя воды, осенния реки, назад не оглядывайся и в сторону не отворачивайся, иди ко мне, рабу Божию (имя), ежечасно, на утренней заре, в мои железныя уды, рыбица налим большеголовый и востроносица-щука, иди ко мне, рабу Божию (имя), по всяк день и по всяк на утренней заре, и на вечерней заре, в день под солнцем, в ночь под месяцем и под частыми звёздами, и под всею окружностью Божиею. Тем моим словам ключ и замок, именем Господним, Духом Святым, во веки веков. Аминь»).

Мифопоэтическую интерпретацию самой рыбалки дают многие народные фразеологизмы. Выражение чёртика дразнить (рыбачить, пытать счастья в рыбалке) представляет рыбную ловлю как вызывание раздражения у нечистой силы. Во многих общеславянских поверьях отмечается, что черти обитают именно в воде (отсюда и поговорки типа чёрт огня боится, а в воде селится; работа не чёрт, в воду не уйдёт; черти в воду, и пузырья вверх – последнее выражение шутливо комментирует полное завершение какого-либо дела). Почитание хозяина воды выражается в жертве: «По приезду на рыбалку первую стопку обязательно не себе, а водяному наливаешь, прямо в лунку – на удачу» (п. Ильинский). О мифическом хозяине водоёмов, «рыбном пастухе», который на зиму собирает или перегоняет обитателей глубин в тёплые воды, рассказывается во многих быличках: «Вот живёт праздник Успеньев день. Стоит тут на берегу дом, где покойная Татьяна жила. Станция тут у нас ещё была, мололи. Это всё у нас водой унесло. В пятьдесят первом году вода подходила, вместе со станцией всё унесла. С той поры больше ничего не делали, ни мололи уже. Одна яма осталась, кони топиться стали. Вот иду мимо, гляжу, рыба идёт косяком. Вот такие косяки рыбы! До моста дошёл, сел, гляжу, сил-то нет: “О, рыбы сколько идёт!”. Отдохнул, домой уже хотел идти, вижу, мальчик с горы спускается, маленький такой, шапочка шитым надета, в котах, ноги-те поясочками переплётены, рубашка, как раньше ткали, по белому бела да жёлта. Рубаха ещё в ремень подпоясана, раньше подпоясывали так, носили и маленькие, и большие – всё мужики. Подошёл вот: “Дедушка, чего сидишь?” – “Гляжу на рыбу, надо рыбачить”. – “Так пойдём, порыбачим, сперва поиграем, а потом порыбачим?” – “Чё с тобой играть-то? Чего, нечего делать?” – “Пойдём, дедушка, пойдём”, – тащит меня за рукав-то. Ну, на дороге-то мы с им поиграли. Он со мной нормально играл перво-то. “Вот, давай, дедушка, в воду пойдём хоть”. – “Неужто купаться? Так покупайся, тут видишь, какой обрыв”. Я же знал реку-то, тут ещё мать училась моя рядом. “Ну, чё делать-то?” – сужу-думаю. Он тащит меня, схватился так, ничего понять не могу. Этот давай всё ближе к воде, а в воде-то совсем заигрался – душить начал. Из меня пьянку-то всю рукой выбило. Как с леухи дал ему по башке, шапку сбил. “Ах, ты, сука”, – напрямки так и сказал. И всё. Ничего не стало. Вылез из речки, ноги нашёл и домой: “Какой там, ещё поди опять потащит, пьяного-то?”. Назавтра пошёл назад, река уже не та стала. И рыбы не стало» (зап. от А. С. Корпенко, д. Лызиб Соликамского района).