Из современных проблем Церкви - протоиерей Александр Мень

Читая мое письмо, один батюшка спросил, не путем ли подчинения своей воле западный духовник освобождает духовного сына от самого себя. Конечно, я не об этом говорил.

Сердечно Ваш В.

23 марта [1975 г. ]

Дорогой Отче!

Спасибо за все то, что пишете от 4 марта. Действительно, мое призвание мне показалось с самого начала как непримиренность с тем, что Церковь разделена. Это меня и поддержало в моих затруднениях. Премного Вы меня ободряете.

О. Буамар [58] мне показал Ваше письмо. Вы пишете очень хорошо пофранцузски.

Вашему письму от 21 февраля я кратко ответил 11 марта. Сегодня дам дополнительный ответ.

О духовнике. Под влиянием французской духовной школы теоретическая роль духовника до последних времен всегда приписывалась священнику. Практически, так как женские монастыри очень мало зависят от мужских духовных лиц, роль духовной матери всегда существует, но не титул. «Настоятельница послушниц», какова была Тереза Младшая [59], есть не что иное, как духовная мать. В новых конгрегациях, как Младшие Братия, прямо говорится, что духовник, или «директор совести», может быть и не священник. Монах выбирает, кого хочет, но естественно, что молодые обращаются к своему настоятелю. Вообще церковное право тщательно обеспечивает свободу совести. В закрытых духовных заведениях является «экстраординарный исповедник» несколько раз в году, и каждый обязан явиться ему, хоть на благословение: не обязан ни о чем говорить.

Просмотрел 1–й том «Итогов» уже по–французски. Бегло просмотрел статьи: 1 — о православном богословии, 2 — о физике, 3 — о психологе. О 1–й — поговорю ниже. На 2–ю я обратил внимание потому, что автор, о. Доминик Дюрабль, мне очень близкий. Не надо его путать с его братом, Андрэ–Мари — он библеист, тоже мой друг и бывший профессор, но не значительный ученый. Доминик был очень близок к моему покойному духовному отцу просто потому, что учились вместе. В статье о. Доминика я ничего не понимаю, как и не понимал его лекций. Но житейски знаю, что о нем нельзя сказать все, что Вы пишете вообще. Именно он научил меня объективности. Он придерживается странного мнения, что профессор не должен считаться с уровнем своих учеников — а это был наш первоначальный год. Скоро сообразив, что я совершенно растерян, он стал мне давать частные уроки, которые состояли в том, что я должен был понять Физику Аристотеля, через комментарий св. Фомы. В конце года, на устном экзамене, он мне дал почти максимальный балл, 23/25, что, подчеркнул ректор о. Шеню [60], большая редкость с его стороны. Статья о. Конгара, о котором я говорил в последнем письме, находится во 2–м томе, кажется, еще не вышедшем во французском издании. Статья о психологе, которая, наверно, особенно вам не понравилась, мне принесла кое–что. Особенно меня интересовали подробности о том, что наркотики (ЛСД) могут действительно открыть человеку пути духовной жизни. Дело в том, что я встречался немало с хиппи. То, что сказано, — очень умеренно. Это — хорошая иллюстрация богослова, изучающего инакомыслие. Вы согласитесь, что о «духовности» наркомана полагается говорить крайне осторожно, как можно больше объективно (страница 184).

Я бы поднял такой вопрос: являются ли «Итоги» богословским трудом? Вообще это скорей справочник. Директор нашего дома удивился, что Вы его систематически прочли. Впрочем, понятно, учитывая, что много трудов Вам недоступны. Собственно говоря, богословское произведение — большая редкость. На основе малого, что я читал, не вижу повода полагать, что авторы не признают истинного богословия, хотя, может быть, сами они уже не способны им заняться, будучи слишком преданы своей специальности. Я не имею права судить о книге, которую только раскрыл, но не точней ли был бы такой титул: «Суждение богословия о современной науке»? Что истинно богословский труд оскудел, это другое дело. Впрочем, это может быть и не так. Я Вам все обещаю растолкование о «левых католиках» (Консилиум, статья Секундо Галилеа).

Наконец, об объективности богослова. Лили Серториус пишет (стр. 565):

En Occident, la teologie et la piete sont souvent largement separes: quelques individualites seulement se sont preoccupes de leur compenetration reciproque (…) En Orient (…) l' experience religieuse (est) un element constitutive important du travail theologique applique a la Revelation [61].

1. Истинное и полное богословие всегда вытекает от житейских интуиций одной души. 2. Но не всякий воистину богословский труд может называться полным богословием. 3. Много богословских дисциплин только подготовляют или прислуживают богословию в полном смысле. Автор говорит о богословии в широком смысле. Он не исключает роли личного опыта. Но действительно, во 2 и 3 требуется полная объективность. Да и возможно, что по I типу богословия, творческому, он мало опытный.

1. Чтоб творческий богословский труд не вытекал от сокровенных переживаний одной души — психологически просто немыслимо. Вот мы с Вами и богословствуем о наших заветных стремлениях. Я показываю Ваши письма католическим богословам. Кто интересуется этими вопросами, а кто — нет. Но Вас хвалят, и никто Вас не обвиняет в субъективности. Приведу другой пример — о левых католиках. В 1935 г. дружина доминиканцев стала издавать журнал «7». Выходил еженедельно, но и предвидено было, что из него выйдет газета. Журнал поднял много надежд, но и много вражды. Они опубликовали интервью с Леоном Блюмом, главой «Фрон Попюлэр» [62], где тот говорил, что не видит, почему католики не сотрудничали с ними по социальным вопросам. Тут уже поднялся скандал, и по приказу из Рима издание было прекращено. Удар был велик не только для дружины доминиканцев, но еще больше для их друзей. Настоятель и вдохновитель, о. Бернардо, временно удалился, а другие остались в Париже, чтобы утешать своих смущенных друзей. Когда о. Бернардо вернулся после каких–нибудь двух месяцев, то он привез с собою рукопись чисто духовно–богословской книги «От Евхаристии до Троицы». Удивлялись, что он смог заняться богословием при таких обстоятельствах, а он отвечал: «Мон шер, если бы я этим не занялся, я бы издох!»

(Эта книга не оказалась, по–видимому, столь замечательной, раз о ней больше не говорят. Но это другой вопрос. Членом дружины был мой покойный духовный отец, о. Maydieu. Один из его сотрудников был его друг писатель Мориак, столь консервативного нрава. Стоит заметить, что каждый отец этой дружины был когда–то членом Акцион Франсез [63], т. е. крайне правым. Наследником этой дружины является теперь журнал Международная Католическая Информация, который уже не считается теперь крайне левым.)

2. Тип истинного богословия, но не полного, есть труд комментатора Св. Писания. Когда о. Бенуа [64] толкует «Тебе самой оружие пройдет душу» и определяет, что в личности Марии олицетворяется весь Израиль, его личный духовный опыт ни при чем. Его личная благодать только определила его общий подход к Св. Писанию. Наоборот, силою объективной науки он отстраняет как не текстуальную, традиционную (и уважаемую) интерпретацию: католический пиэтизм даже говорит о семи оружиях, т. е. семь слов, сказанных Иисусом на кресте. На Голгофе есть как раз такая статуя М.[атери] Б.[ожией] с семью мечами в сердце. Полное богословие, если того стоило, как–нибудь соединило бы оба понятия, выходя из рамок библейской науки. Другой тип не полного богословия есть труд богослова–историка. Я много писал о Германе Аляскинском [65], особенно подробно об обстоятельствах его смерти. Вследствие чего он мне очень близок, но постериори [66].

3. Труд не поистине богословский, но служащий богословию, есть комментарии богослова об иномыслии, как статья о психологе в «Итогах».

В заключение можно признаться, что истинное и полное богословие сейчас не в моде, или точней, стремится открыть новые пути как (но не только) «левое христианство». Такому оскудению я вижу три причины. 1. Вес схоластического механизма в прошлом, а в наши дни — науки. 2. Недооценка созерцания в нашей цивилизации, которая одна оплодотворяет богословие, как и всякую другую науку. 3. Здоровое отвращение от аматеризма [67]. Я бы сказал — святое отвращение, которого так не хватает русским богословам, особенно мирским. Ведь с трепетом полагается подойти к слову о Боге. Это есть продолжение дела Воплощения, неформальное таинство. Мышление Соловьева оказалось полезным, но оно возникло от маятника своих любовных опытов. Жалкий «Столп и утверждение истины» православия [68], трактат, не говорящий ни одного слова о Христе, заверяя в предисловии, что «можно стать католиком или протестантом по книгам, нисколько не соприкасаясь с жизнью — в кабинете своем». В богословии субъективизм — кощунственный. Но я, конечно, знаю, что не о таком богослове Вы пишете.

И мне ли негодовать? Я вам вовсе не пара, ибо никакой я не богослов. Кроме моих трудов о Германе и об Иннокентии Московском [69] (на Аляске) ничего мудрого я никогда не высказал, и только потому я с Вами мудрствую, что не могу отказаться, хоть и недостоин. И радостно мне с Вами переписываться.