Из современных проблем Церкви - протоиерей Александр Мень

О. Ф. — прообраз и вдохновитель разных течений. Присвоить судьбу «малых сих» можно в монашеском образе жизни: это есть Младшие Братья и Сестры. Можно остаться и в миру: существуют и такие объединения братьев и сестер, состоящих или нет в браке. Так как для братьев, живущих в миру, любовь к ближнему воплощается главным образом на «профессиональной» почве, существует и объединение белого духовенства, в котором я состою, вместе с Ги Риобе, Сек. Галилеа и Ж. — Ф. Сиксом. Наше «братство» теоретически открыто и для женатых священников, униатских или некатоликов, но на самом деле — мы все безбрачны. Поэтому вначале мы естественно шли по монашеской линии. Но мои собратья, которые сильно ощущают свою сращенность со своей епархией, чужды монашескому духу. Увы, у нас в России нет епархий, и поэтому я себя считаю «монахом в миру», в чем я, может быть, и не прав.

Все наши проблемы, включая социальные и профессиональные, мы обсуждаем «соборно», в братстве и с духовным отцом. Сразу после шестидневной войны Младшие Братья уволили брата, живущего в Старом городе (не знаю, насколько он соглашался или просился). Послали двух новых, которые, впрочем, не вынесли раздвоения между арабами и евреями. Если снова откроется арабское братство, то это будет в далеком селе, а не в Иерусалиме. Существуют «братства» Младших Сестер и в еврейской, и в арабской части, но они не ладят между собою, в чем я вижу полный провал в их призвании. Бог с ними; я избегаю встречаться с ними. Но и решение самовластного настоятеля не решило бы вопроса.

Интересный вопрос, впрочем, чисто теоретический: какая в нашем объединении высшая инстанция: настоятель (ле респонсабль) или соборное мнение братства? Отец Войом [74], который создал и Младших Братиев, и наше объединение, и много других, считает, что это настоятель. Отец Риобе, который был наш общий настоятель, считает, что это общее решение братства.

Будучи географически и «профессионально» одинок, я не числюсь в (местном) братстве. Когда я общаюсь с братьями, я немало страдаю от того, что не могу общаться с их латинской религиозностью. Во время одного съезда о. Риобе, уже епископ, это почувствовал и мне открыл свое сердце. С тех пор я его посещаю, когда могу.

Прошлой осенью о. Риобе опубликовал что–то вроде автобиографии под видом бесед с православным профессором Оливье Клеманом. Книга пользуется огромным успехом, хотя чувствуется, что о. Клеман на другом диапазоне (православно–богословском) и не касается тех вопросов, которые я поднял. Да и сам Риобе, хотя говорит о своем «обращении», но это — обращение к Богу любви. Его социальная деятельность сама собою вытекает из него.

О. Риобе — родом из тихого городка Анже. И семья была старомодна, тем более, что мать работала, а его воспитала бабушка.

Оба брата стали священниками. Старший брат — сейчас ректор Католического Университета города Анже.

Дата неизвестна

Дорогой Отче!

Долго не отвечал Вам, так как хотел прочесть Ваши оба письма. Картина, нарисованная Вами, заставляет задуматься о многом. Хотя Вы и говорите, что все эти вопросы «не в Вашей компетенции», однако изложили их весьма интересно и обстоятельно. Естественно, что моя компетенция здесь куда более слабая и наши церковные проблемы довольно далеки от описываемых Вами ситуаций. Однако — христианство едино, и как бы ни были удалены друг от друга его ветви, это не может оправдать равнодушия. Конечно, я мог бы выслушать Вас с молчаливым интересом и вниманием; но думаю, что Вы не для этого только писали. Итак, придется ответить Вам несколькими соображениями человека, стоящего, так сказать, «вне игры». Отвечу, как всегда, по вашим же пунктам.

1. Первый эпизод можно было бы рассматривать юмористически, если бы он не был симптомом тревожных процессов. То, что на этих прекрасных девочек напали с таким ожесточением, показывает, что, по–видимому, многие французы утратили вкус к обсуждению мнений и терпимости. Не знаю, с каких позиций на них ополчились. С позиций сексуальной революции? Ах, какая это старая вещь! Почитаешь Апулея или кого–нибудь из эллинистических и римских писателей — и видишь, что «ничего нет нового под солнцем». Хочу верить, что это увлечение пройдет, как проходит все в нашем меняющемся мире. Даже у животных пол как–то регулируется, а если человек хочет идти против своей природы, это у него долго не протянется. Никак не пойму, как может эта проблема быть связана с «нищетой» и прочим. Хотя да! Ведь есть энциклика «Хумани вите» [75]. У нас нет на этот счет определенного церковного мнения, хотя все согласны, что аборт — преступление. Что же касается «регуляции рождаемости», то здесь мнения расходятся. Наверно, на Западе все это связывают с демографическим взрывом. Но боюсь, что проблема эта не биологическая, а социальная. Если бы люди захотели, они могли бы прокормить еще одно такое человечество на одни лишь средства, идущие на вооружение и пр. Из Ваших заметок вижу также, что девочек ругали за мещанство и желание следовать по пути старозаветных родителей. Вообще я хорошо понимаю психологию западных аутсайдеров из молодежи. Их бунт естественен, хотя вряд ли плодотворен. У нас это уже было — сто лет назад, когда толпы студентов бросали университеты и шли «в народ» (их потом сами же крестьяне вывозили на лошадях, как ненужный балласт — обескураженных и несчастных). Ведь не только жертвенность, и труд и знания входят в служение человечеству. То, что молодежи претит «Буржуазная культура», — вполне понятно. Человек в глубине своей всегда недоволен, и это — залог его поисков. Но негативизм, или, как у нас говорили в XIX веке, «нигилизм» есть безответственная негативность, обреченная на бесплодие. И я уверен, что здоровое будущее любой страны связано не с наркоманами, хиппи и фокусниками, а с такими вот девочками, в которых больше настоящей человечности, чем с их обличителями. Не дай Бог, если христиане этих стран не поймут этого простого и естественного факта. А что их назвали «политиками» — это дешевый трюк и недозволенный прием. Ничего серьезного в этом не вижу.

2. В сущности, мы должны радоваться, что для верующих социальные проблемы стали дороги. Однажды я где–то услыхал афоризм: «Когда ты голоден — это биологическая проблема, когда голоден человек рядом с тобой — это уже проблема нравственная». Но здесь есть и определенная опасность подмены веры — этикой, духовного — социальным. У нас такую подмену попытался осуществить Толстой и в результате — ушел от христианства. Простите за общеизвестные истины: вера без дел мертва, но и одними делами не спасается никакая плоть. Если христианский журнал, или общество, или орден всецело уходят во внешнюю деятельность, они теряют право на существование как христианские. Стремление к справедливости присуще всем честным людям: будь они мусульмане или неверующие. Проблема наиболее целесообразных и гуманных устройств — научно–этическая проблема. Этика же, хотя по существу и коренится в вере, но вера ею не исчерпывается. Этика — это удобренная земля, на которой вырастают цветы духа. Если вместо цветов (и плодов) мы будем любоваться одной лишь почвой, вряд ли нас сочтут разумными. Если Всемирный Совет Церквей будет заниматься только проблемами голода и пр., то его с успехом заменит Юнеско или Красный крест. В действительности сегодня как никогда актуальны слова «не хлебом единым жив человек». Хлеб нужен, даже в молитве Господней о нем сказано, но что было бы, если бы мы всю ее свели к прошению о хлебе, как один из героев Ибсена?.. Концепция ненасилия, благородным представителем которой был М. Л. Кинг, мне знакома; развивали ее разные искренние христиане. И опять–таки Толстой ее проповедовал. Но, хотя в ней есть много симпатичного, абсолютизировать ее нельзя. Своих оппонентов я всегда спрашивал: что же были должны делать народы России, когда на них напали нацисты? Сидеть сложа руки и говорить о ненасилии? Нет, даже ценные идеи, когда их доводят до абсурда, становятся опасными. Совершенно согласен с Вами и относительно Лат. Америки. Я как–то читал у Камары [76], что у них от всяких нестроений погибает больше народа, чем от борьбы за справедливость. Но опять–таки рискованно было бы абсолютизировать их опыт. Легко понять чувства Р. Шютца [77], о которых он говорит в предсоборном листке. Но меня радует, что их девиз не исключил и «созерцания». То, что они в Тэзе пытаются сочетать духовность с практической деятельностью, быть может, и придаст им подлинно христианскую силу. В истории христианства призыв к «благотворительности» никогда не утихал (он лежал в основе соц.[иального] учения св. Отцов, как это хорошо показал в свое время И. Зейпель [78]), но теперь стало ясно, что «творить благо» одной лишь филантропией — мало, нужны перемены структур и систем. Опять–таки социальное и экономическое встает здесь в виде этического и, следовательно, нуждается в чисто духовном коррективе. Господь говорил: «Вы познаете истину и истина сделает вас свободными». Я уверен, что Он не разумел под этим пассивное ожидание готовой свободы. Это подобно тому, как дар земли обетованной должен был быть завоеван (борьба Иакова с ангелом, Иисус Навин). Важно только, чтобы борьба не выродилась, как это случилось во времена крестоносцев. Для нас секулярная эгалитарность никогда не может стать целью, а в лучшем случае — средством. Уже очень давно Платон показал, как крики греческих левых (вроде нынешних маоистов) приводили лишь к еще более тяжелым временам.