Безумный поклонник Бодлера - Мария Спасская

В тот же день Шарль радостной походкой направлялся по хорошо знакомому маршруту к почте, неся в руках запечатанный конверт. Это было не обычное письмо. В нем Шарль делился радостью, рассказывая самым дорогим для себя людям о своих победах. Подумать только! Он сам, без чьей бы то ни было помощи, получил аттестат о среднем образовании! Опуская письмо в почтовый ящик, Шарль был уверен, что родители оставят все свои дела и тут же вернутся в Париж, чтобы разделить его триумф. Но в утренней газете «Монитер» увидел сообщение о присвоении отчиму звания бригадного генерала и понял, что Опик его снова обошел. Шарль отыскал в себе силы поздравить отчима с повышением по службе, все еще веря, что они с Каролиной ближайшим же поездом прибудут из Бурбона-ле-Бона и вместе с ним отпразднуют двойную победу, но так никого и не дождался. Растерянный и угнетенный, он не понимал, что ему теперь делать. Если раньше он жил хоть и в постылом коллеже, зато под руководством школьных наставников, то сейчас, предоставленный самому себе, впал в уныние. Матери хорошо известно, что он непостоянен в своих стремлениях и склонен к нелепым выходкам. Значит, Каролина должна неотлучно быть рядом, чтобы контролировать его действия и оберегать от неверных шагов. Почему же мама не спешит к нему приехать? Ответ напрашивался сам собой. Да потому, что она привязана к Опику! Гнев против отчима все отчетливее клокотал в душе Шарля, но когда родители вернулись в Париж, до поры до времени затих, усмиренный любовью к матери.

– Шарль, милый, я так и вижу тебя в Англии либо в Испании, в посольском кабинете в роли атташе, – не уставала повторять Каролина, мечтая устроить жизнь сына как можно лучше.

Юноша с нежностью смотрел на свою красивую мать, но при этом отрицательно качал головой.

– Любому мужчине больше всего подходит военная карьера, – гнул свою линию Опик, принимая реакцию пасынка на слова Каролины как признание его правоты.

Однако Бодлер не видел себя ни офицером, ни дипломатом.

– Я буду писателем, и никем другим, – твердо заявлял он.

Время от времени генерал приглашал пасынка в кабинет, чтобы побеседовать с глазу на глаз, и снова предпринимал на него атаки.

– Ну же, Шарль, прояви благоразумие! – взывал Опик к начинающему поэту. – Ты взрослый человек и должен понимать, что писательством на жизнь не заработаешь!

Но знакомый голос в голове Шарля настойчиво твердил, что в литературе он достигнет невиданных успехов. Не верить голосу отца у Бодлера не было никаких оснований.

– Я чувствую в себе склонность к писательству, и ни к чему больше, – категорично обрывал он проповеди отчима и уходил, хлопнув дверью кабинета.

Видя, что сын упорствует в своем решении, расстроенная Каролина обратилась за помощью к Альфонсу. Один лишь сводный брат мог повлиять на вбившего себе в голову невесть что юношу. И брат взялся за дело. В один из летних дней он как бы случайно заехал в дом к Опикам и за семейным обедом между сменой блюд вскользь осведомился:

– Ну, Шарль, и что ты думаешь делать дальше?

– Подумываю заняться литературой, – бесхитростно ответил молодой человек, глядя на застегнутого на все пуговицы солидного мужчину с постным лицом святоши, которым стал его сводный брат.

– Это понятно, – чопорно кивнул Альфонс. – Литература – это хорошо. А на жизнь ты чем планируешь зарабатывать?

Шарль смешался, ибо жить-то он как раз и думал на гонорары за проданные издателям книги. Буржуазию он презирал и всей душой стремился к аристократии. Бодлеру казалось, что его место именно там. Он не желает иметь профессию. Он хочет творить. Так зачем же он станет обременять себя буржуазными занятиями?

– Как раз на вырученные от литературного творчества деньги я и буду жить, – неуверенно сообщил он. – Написать роман за пару месяцев – это сущие пустяки. За год получается шесть книг, которые, как мне кажется, будут неплохо оплачены.

– Альфонс, ты только послушай, что он говорит! – воскликнула Каролина, роняя десертную вилку. – Он рассуждает как дитя! Скажи ему что-нибудь!

– Послушай, брат, – терпеливо начал Альфонс. – Судьба писателя складывается по-разному. Кому-то сразу удается продать свои рукописи издателям, а кто-то бегает по редакциям всю жизнь и не может пристроить ни строчки. Необходимо иметь основной источник дохода. Профессия юриста открывает перед тобой широкие возможности и позволяет в свободное от судебных заседаний время предаваться творчеству. Как ты смотришь на то, чтобы продолжить образование на поприще юриспруденции?

– Ну что же, возможно, это наименьшее из зол, – задумчиво протянул Шарль, устав сопротивляться уговорам. – Так уж и быть, я согласен поступить на юридический факультет.

За время отсутствия родителей Шарль необычайно сблизился с Альфонсом и поверял брату все свои тайны. Дошло до того, что Альфонс, служивший в суде Фонтенбло, даже отвел Шарля к своему врачу, когда тот подцепил гонорею, переспав с молоденькой еврейкой-проституткой Сарой по прозвищу Косенькая. Что ж тут скрывать? Возлюбленная Шарля и вправду была косоглазая, убогая девица. И юношу влекло к Саре как раз ее уродство. Он находил особое удовольствие в обладании больной нескладной шлюхой, являвшейся полной противоположностью ангелоподобной Каролине. Разгуливая с Косенькой по Парижу, он выделялся из уличной толпы, к чему постоянно стремилась его мятежная душа, и брезгливо-недоуменные взгляды обывателей будили в нем мрачную гордыню. Кроме того, во внешности этой продажной девки совсем уж ничего не напоминало добропорядочную мадам Опик, и образ матери, внезапно всплывший в его воображении во время любовных утех, не мог испортить низменного удовольствия. Правда, за это приходилось расплачиваться собственным здоровьем. Но это тоже была часть игры, очередной вызов обществу, и Шарль испытывал особое наслаждение парии, спустившегося на самое дно сточной канавы под названием жизнь.

– Конечно, мужа люблю, – не моргнув глазом, ответила я, глядя в расстроенное Володино лицо. – Ты же видел, какой он у меня красавчик. Мы с ним часто ругаемся, а затем миримся. Обычно я пережидаю пару дней у мамы, потом возвращаюсь домой, и наша страсть вспыхивает с новой силой. Кстати, надо бы маме позвонить. Спасибо за гостеприимство, я, пожалуй, поеду к ней.

Я открыла сумку и в первый раз за эту ночь заглянула в нее при нормальном освещении. Внезапно обнаруженная мною пачка денег была на месте, но окровавленного ножа не оказалось. Не было и «Самсунга» последней модели, с которым я не расстаюсь ни при каких обстоятельствах. Во всяком случае, навскидку найти смартфон не удалось. Чтобы не светить перед Вовкой деньгами, я деловито попросила:

– Сделай одолжение, набери мой номер, что-то аппарат не могу найти.

Левченко покладисто достал из черной форменной куртки с желтой надписью «security» простенький дешевый аппарат и протянул мне.

– Сама набери, вдруг номер запомню. – Он усмехнулся с детства знакомой улыбкой и покраснел до корней волос. – Буду тебе названивать, а муж станет ревновать. И не забудь удалить потом номер из памяти.

Я с удивлением посмотрела на Льва. Он что, серьезно? Мы же тогда были детьми и играли во влюбленность. Похоже, он до сих пор продолжает эту игру. Набрав свой номер, я выслушала, что абонент не может ответить на вызов, и принялась жать на кнопки, набирая номер матушки. Ее номер тоже не отвечал. Это было по меньшей мере странно, ведь мама, так же, как и я, никогда не расстается со своим смартфоном. Тогда я позвонила ее подружке. Уж Галина-то наверняка снимет трубку! Но и мамина любовница не торопилась откликнуться. Что за черт? Это уже совсем ни на что не похоже. Хотя чему я удивляюсь? Лучано решил основательно испортить нам жизнь. И, судя по всему, у него это получается. Пронзительный телефонный звонок прорезал ночную тишину, и я с удивлением посмотрела на телефон Льва. Аппарат в моей руке, по которому я продолжала дозваниваться Галине, гудел долгими гудками и, следовательно, звонить не мог. Мы с Левченко переглянулись и уставились на лежащую на столе сумку, которую я отложила в сторону, когда начала звонить матери. Устав шифроваться, я вытряхнула все, что в ней было, на стол и только тогда увидела розовый аппарат с огромными клавишами из тех, которые покупают маленьким детям. Глядя, как я недоверчиво разглядываю надрывающийся телефон, Вовка спросил: