Пустота - Анатолий Андреев

Зачем же сражаться с пустотой - веществом, которое всех окружает, спросите вы? Вы сражаетесь по-своему, олигархи - по-своему. Зачем?

Не знаю. Вы застали меня врасплох своим детским, возможно, дурацким во­просом. Чтобы ответить на ваш нелепый вопрос, мне необходимо сосредоточить­ся. Где-то в апреле (все цвело розовым теплым цветом - так, как будто кто-то вознаграждал нас за то, что мы пережили суровую снежную зиму, а не слякотное Рождество с Крещением) я знал точный ответ на ваш никчемный вопрос. А сей­час...

А сейчас я думаю и рассуждаю гораздо меньше прежнего. Любовь ушла - яс­ность мысли унесла.

К тому же слишком поздно: повесть практически завершена. Завтра седьмое ноября, и мне предстоит интересная церемония.

Если, конечно, Вера жива-здорова, если она захочет меня видеть, там, у Озера, если муж отпустит, если ребенок позволит (если он есть)...

Между тем судьба, на которую я практически перестал обращать внимание, не дремала (иногда следует отдать ей должное: как-никак мировая история - в чем- то и ее заслуга).

Седьмого утром раздался телефонный звонок. Едва ли не первый утренний звонок в этом безмятежном году. Кто бы это мог быть?

Этого не могло быть: это была Вера.

- Лев Львович, Левушка, пустышка моя, пригласи меня на свидание. Я не могу без тебя жить.

- А ты уверена, что со мной рядом нет Наташи или Светы? Или какой-нибудь иной «оконной барышни»?

- Уверена.

- Почему?

- Потому что ты любишь меня.

- Откуда такая уверенность?

- Потому что я люблю тебя. Ты незабываем. Мы с тобой не оконного формата. Мы другие.

- А твой муж в курсе событий?

- Я передам ему это через его новую жену, мою бывшую лучшую подругу.

Звучало убедительно. Только вот никогда не думал, что счастье может при­давить камнем, вполне надгробным по весу и по форме.

Хотя счастье, если разобраться, - пустота. Весомая, значимая пустота.

Но этого я не скажу Вере никогда и ни за что.И повесть, разумеется, не подарю.

Даже не знаю, какой финал нравится мне больше: написанный мной, с помо­щью компьютера, главного достижения цивилизации, или выведенный огненны­ми письменами судьбы (аврорами)?

Знаю только, что я должен был принять финал... последний, тот, который озву­чила мне Вера своим незабываемым голосом в трубку телефона - голосом, от ко­торого я, как всегда, чуть не потерял дар речи (только вот кто автор этого финала, я или несчастная судьба? - сказать вам не могу: запутался). Безнадежно любить и писать повести, что ни говори, приятно, потому что безответственно; а вот если тебе отвечают взаимностью, да еще если у нас муж сбежал...

Тут ты (в данном случае - я) должен совершить поступок.

- Лев Львович, а ты можешь написать повесть о нашей любви? - сказала Вера, вставая с нашей постели и небрежно набрасывая на тело розовый халат (точь-в- точь такой, какой я выбросил; пришлось покупать новый; трусики же, по заведен­ной нами традиции, висели на люстре). Мелькнула ложбинка спины, божествен­ной лепки попа. Боюсь, что я никогда не устану любоваться ее прелестями. Боюсь, что ничего более бесподобного невозможно было найти даже в Вавилоне.

Может, все дело в моем чудном склерозе? Я быстро забываю счастливые ми­нуты, и мне надо переживать их снова и снова.

- Почему ты называешь меня по имени-отчеству, как барсика какого-ни­будь? Лев, лев, гав, гав... Блеф. Тебе что, сложно называть меня по имени, по- человечески?

- Сложно, Лео, сложно, солнце мое. К этому я еще не готова. Напишешь, моя любовь?

- Зачем?

- Это все так поучительно.

- Я ведь не Лев Николаевич, однако. Поучать - не мой профиль.

- Но ты должен! Ну, соле мио, Лео, мяу...

- Ты меня волнуешь, красавица моя. Девочка моя...

- Запрещенный прием. Я собиралась приготовить тебе завтрак. Останешься без завтрака.

- А ты без жениха, если не накормишь его. Слепых склеротиков надо хотя бы кормить, моя любовь...

- Проживу как-нибудь одна, без мужчины. Иди сюда.

Я никогда не привыкну к тому, что для меня, только для меня, так колотится ее сердце, прерывается дыхание, закрываются глаза, совершается быстрое движе­ние бедрами. Наши руки и ноги сплетаются. Я знаю, куда положить свою ладонь, знаю, милая... (На секунду прервусь, чтобы сделать важное замечание; торопиться мне теперь некуда, Вера теперь моя. Навсегда. Я о глазах. Ее глаза так и остались очаровательно серыми. Две серых блестящих жемчужины, которые я умею за­ставлять сверкать или матово тускнеть. Как захочу. В ее серых глазах поселились авроры. Оказывается серый - не самый плохой в мире цвет. Как же все изменчиво в этом мире, если даже серое может заиграть красками! Все не так безнадежно и мрачно.) Я знаю, что я должен сделать, и я с удовольствием сделаю это. Поверь.

С некоторых пор слово «должен» возымело надо мной магическую власть.

- Твоя идея с повестью кажется мне достаточно безумной, чтобы привлечь мое внимание. Я подумаю, - сказал я, мурлыча от блаженства под одеялом, но не подавая виду.

В манере держаться с некоторых пор я подражал свирепому Саддаму.

На кухне раздавался мелодичный стук ножа.

- Поставь-ка блюз, под него лучше думается, - позволил я себе первый в нашей совместной жизни каприз.

- Разве ты сам не можешь? Я занята твоим здоровьем и, можно сказать, нашим будущим.

- Но я хочу, чтобы это сделала ты.

- Хорошо. Какой?

- В этом-то все и дело. Угадай.

- Тут и угадывать нечего. Я наизусть знаю всю твою золотую коллекцию. И не­плохо знаю тебя. Слушай.

Она выбрала совсем не тот блюз, который звучал в моей голове, но это был именно тот блюз, который, оказывается, мне хотелось сейчас услышать. Чудеса в моей жизни продолжались.

Музыка будущего текла широкой рекой, превращаясь в то Озеро, возле которо­го мы встречались с Верой, когда нам бывало или очень хорошо, или очень плохо. Саксофон, гитара, вокал. Из простых компонентов состоял бесконечный мегамир. Он был сложным и раздражающе элементарным одновременно.

И с этим ничего нельзя было поделать.

У блюза было странное название: «Черный квадрат».