Тень среди лета - Дэниел Абрахам

— О-о, — протянул тот, что стоял возле Маати. — Я что-то натворил? Что ж, хозяин, вина целиком ваша.

— Молчать! — рявкнул поэт. Маати почувствовал, как спутник застыл, и покосился на его лицо. Совершенные черты были сведены судорогой. Медленно, словно сопротивляясь малейшему движению, изящные руки сложились в покаянном жесте, спина согнулась знаком полной покорности.

— Я явился, дабы исполнить твою волю, хай Сарайкета, — произнес человек — нет, андат Бессемянный — тоном, исполненным меда и пепла. — Повелевай же, я повинуюсь.

Хай показал, что все услышал, но в его жесте проступила еле сдерживаемая злость. Толстяк-поэт посмотрел на Маати и ткнул рядом с собой. Юноша взбежал на помост. Андат медленно, словно через силу, последовал за ним.

— Надо было дождаться меня! — сердито прошептал Хешай-кво. — Сейчас самая страда. Можно подумать, дай-кво мало учил тебя терпению.

Маати склонился в позе глубочайшей вины.

— Хешай-кво, меня ввели в заблуждение. Я подумал, что он… то есть… мне стыдно за эту ошибку.

— Еще бы, — бросил поэт. — Заявиться как снег на голову…

— Почтенный Хешай, — прервал его хай ядовитым тоном. — Понимаю, новый любимец — новая забота. Однако, как ни печально вас прерывать… — Он обвел жестом тюки хлопка. Его руки были само совершенство, а двигались они словно в танце — красноречиво, плавно и выверенно. Маати никогда прежде не видел такой грации.

Хешай-кво кратко изобразил сожаление и повернулся к красавцу — андату Бессемянному. Миг-другой они смотрели друг на друга в безмолвном диалоге. Андат полунасмешливо, полупечально скривил губы. Спина Хешая-кво взмокла и задрожала, словно от большого усилия. Наконец, Бессемянный отвернулся и театрально воздел руки перед мешками хлопка.

Спустя мгновение Маати услышал слабый стук, словно с неба упала одна дождевая капля. Потом звук повторился снова и снова, и скоро в павильоне хлынул невидимый ливень. Маати присел, где стоял — за спинами поэта и хая, — и заглянул под решетку с тюками. По наборному полу рассыпáлись, подскакивая, крошечные черные зернышки. Хлопковое семя.

— Готово, — объявил Хешай-кво, и Маати поспешно встал.

Хай хлопнул в ладоши и изящно выпрямился. Его одежды струились, будто живые. На миг Маати замер, благоговейно разглядывая правителя.

Пара слуг открыла тяжелые двери и затянула низкими голосами клич, призывая торговцев и их рабочих разбирать товар. Утхайемцы заняли посты у дверей, чтобы требовать налоги и пошлины за каждый проносимый мимо тюк. Хай стоял на помосте, суровый и прекрасный, еще больше похожий на призрака или бога, нежели Бессемянный.

— Не мог меня дождаться! — повторил Хешай-кво сквозь выкрики носильщиков и торговцев. — Паршивое начало учебы. Хуже некуда!

Маати снова виновато припал к земле, но поэт — его новый наставник — уже отвернулся. Маати медленно встал, весь красный от стыда и злости. Андат уселся на краю помоста, сложив вместе бледные, как кость, ладони. Встретив взгляд мальчика, он пожал плечами и принял позу глубочайшего раскаяния. Маати так и не понял, насколько она искренна. Однако не успел он выбрать ответ, как Бессемянный улыбнулся, опустил руки и отвел взгляд.

Амат Кяан сидела у окна на втором этаже собственного дома, глядя на город в свете заката. Солнце тронуло багрецом стены веселого квартала. Иные дома утех уже вешали вывески и фонари, блеск и сияние которых соперничали с огоньками светлячков. Продавщица фруктов ударила в колокольчик и пропела зазывную песенку. Амат Кяан втирала жгучий бальзам в колено и лодыжку — эта ежевечерняя процедура помогала унять боль. День выдался долгий, а память о размолвке с Вилсином сделала его еще дольше. Вдобавок до утра было далеко. Предстояло еще одно малоприятное дело.

Все ее годы, числом пятьдесят восемь, прошли в Сарайкете. С далекого детства ей запомнилось, как отец, напевая себе под нос, прял готовый хлопок в тонкую, тугую нить. Давно уже они с матерью ушли из жизни. Сестра, Сихет, сгинула в одном из домов веселого квартала, когда Амат было шестнадцать. Она внушала себе, что время от времени видела Сихет мельком — постаревшую, умудренную, живущую тихой жизнью. Скорее, это был самообман. Ей хотелось, чтобы с сестрой все было хорошо, но в глубине души она понимала: это только мечты. Столько лет прошло… Они должны были так или иначе встретиться.

Иногда, лежа ночью в постели, Амат думала, что всей жизнью старается искупить то, что случилось с сестрой. Наверное, так все и произошло: ее решение работать на торговый дом, продвижение по невидимой лестнице власти и богатства должно было уравнять падение сестры. Однако времени с тех пор утекло много, все, у кого надо было просить прощения, умерли или пропали. Положение давало ей полную волю.

Сестер у нее не осталось, как и родителей, а женой и матерью побыть не пришлось. Она почти выпала из мира, и одиночество пришлось ей впору.

По руке Амат пополз травяной клещ, готовясь пробуравить кожу. Она поймала его, раздавила ногтями и щелчком смахнула за окно. Фонарей снаружи стало больше, и зазывалы из разных заведений выставили певиц и флейтистов, чтобы приманивать посетителей — иногда даже посетительниц — к своим дверям. По улицам расхаживали восемь мрачного вида головорезов, одетых в цвета главнейших заведений веселого квартала. Для пьяниц еще не пришла пора, так что стражники ходили и корчили свирепые рожи только для вида. Спокойнее веселого квартала ночью в Сарайкете не было, хотя и опаснее — тоже. Амат подозревала, что из всех городов Хайема только здесь клиенты, не боясь за свою жизнь и честь, могли безбоязненно испытывать рассудок дурман-травами, спускать деньги на кости и хет, обесценивать любовь платой. Если кого убивали, то только шлюх и публичных бойцов. Не район, а пленительная отрава-мечта. Для Амат — любимый и в то же время пугающий.

Осторожный стук в дверь ее не удивил. Она ждала его, хотя и без радости. Встав, опершись на палку, Амат спустилась по длинной витой лестнице вниз. На двери висел засов — не от бандитов, а от пьяниц, которые могли принять ее дом за бордель. Она подняла брус и распахнула дверь.

На улице стояла, сжав губы и потупившись, Лиат Чокави, милое создание: карие глаза цвета чая с молоком, золотистая и гладкая, как яичная скорлупа, кожа. И хотя ее личико по канонам красоты было кругловато, этот недостаток искупался молодостью.

Амат Каян подняла левую руку, приветствуя ученицу. Лиат попыталась выразить благодарность, но напряженная фигурка замерла на полупозе. Амат удержалась от вздоха и отошла, впуская девушку в дом.

— Я ждала тебя раньше, — сказала она и заперла дверь.