Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Все эти обстоятельства достаточно ярко характеризуют Некрасова и показывают, с каким человеком Милюкову пришлось иметь дело. Но в момент ухода Милюкова роль Некрасова далеко не всем была ясна, и даже люди, близко знавшие Некрасова по Государственной думе, его фракционные товарищи долго не могли поверить в то, каким незаурядным интриганом оказался Некрасов, пользовавшийся в самом начале революции 1917 г. всеобщими симпатиями членов кадетской фракции и всегда имевший успех у дам. На фоне этих партийных и личных отношений те дипломатические осложнения и разноречия, которые при другой внутрипартийной обстановке, может быть, можно было бы безболезненно ликвидировать, оказались для Милюкова роковыми.

Дипломатические осложнения первого кризиса Временного правительства заключались в знаменитой ноте этого правительства, которая была подписана всеми его членами и в которой формулировалось общее отношение правительства к войне и союзникам. Нота эта, составленная в дипломатическом ведомстве (редактировал её Б.А. Татищев, начальник канцелярии министра и начальник I Политического отдела министерства) и одобренная Милюковым, была им представлена Временному правительству и принята с незначительными поправками редакционного характера. Смысл ноты заключался в том, что Россия обязывалась продолжать войну на прежних основаниях, то есть до благополучного исхода, и не стремиться к заключению сепаратного мира. О целях войны говорилось глухо, что Россия оставляет за собой все приобретённые ею по соглашениям с союзниками права, «связанные с благополучным исходом войны».

Ввиду того что эта нота Временного правительства должна была послужить декларацией правительства по внешней политике России, её предполагалось немедленно по вручении опубликовать. Имелось в виду успокоить широкие круги союзников и дать им уверенность в том, что революция ни в малейшей мере не ослабила желания России продолжать войну. Начавшиеся братания на Северо-Западном фронте ещё более усиливали потребность в такого рода дипломатической декларации. Тем не менее, ввиду той пропаганды против «аннексий и контрибуций», которая с первых же дней Февральской революции обнаружилась в Петроградском Совдепе, сохранение прежнего взгляда на цели войны надо было осторожно завуалировать, что и было сделано в вышеотмеченном пассаже ноты. Отправку этой ноты Милюков считал необходимой для, как он выражался, «дипломатической консолидации» Временного правительства. Это должен был быть ответ на случаи братаний на германском фронте, случаи, производившие, конечно, самое отвратительное впечатление на союзников. В то же время, как я уже отмечал раньше, Милюков не мог допустить мысли о том, чтобы Россия после революции отказалась от соглашений, с таким трудом заключённых с союзниками касательно нашей доли в послевоенном расчёте в случае победы. В этом отношении Милюков встречал полную поддержку всех близких к нему кадетов, за исключением разве Некрасова, который, правда, не решался ещё открыто, в особенности в кадетской среде, высказываться против этого взгляда Милюкова.

Когда, однако, на другой день после подписания всеми членами Временного правительства ноты в первоначальной её редакции с утра 18 апреля начались выступления Финляндского и Павловского полков, в полном порядке и во главе с офицерами дефилировавших по городу с лозунгами: «Долой Милюкова», «Долой войну», «Мир без аннексий и контрибуций» и т.п., я не без ужаса заметил в их рядах царских офицеров Павловского полка, моих знакомых, которые тоже шествовали с такими плакатами. В нашем министерстве, как и во всём городе, настроение стало крайне тревожным. Любопытно, что когда я в 12-м часу дня был с докладом у Нольде и, надеясь получить от него более свежие данные, обратился к нему с вопросом, что он думает о происходящем, то оказалось, что Нольде ничего не знал и сам же меня стал обо всём расспрашивать.

Нольде не столько поразили выступления войск, сколько то, что, по слухам, которыми в эти дни 18–20 апреля был полон город, Керенский будто бы стоял во главе субверсивного движения, направленного против Милюкова, и что причиной движения является милюковская нота. На это Нольде с широко открытыми глазами возразил мне: «Но ведь Керенский сам подписал эту ноту вместе с другими членами Временного правительства». В ответ я мог только рассказать ту версию, которая передавалась из уст в уста, отказываясь, конечно, утверждать, насколько она соответствует истине: Керенский, будто бы, подписав ноту в первоначальной редакции и узнав, что она встречает самую решительную оппозицию в Петроградском Совдепе, перешёл на сторону противников ноты. Утверждение Нольде о подписании ноты Керенским совершенно обнадёжило Милюкова, и Нольде, несомненно, отражал настроение ближайших сотрудников Милюкова, которые считали эту ноту успехом Милюкова.

Крайне смущённый, если не сказать потрясённый, тем, что услышал от меня, Нольде сейчас же пошёл к Нератову, чтобы узнать от него последние новости, но и Нератов ничего больше не мог прибавить. Никто в министерстве не знал более того, что знали в городе и что, конечно, было недостоверно. Милюкова в министерстве не было — он был с остальными членами Временного правительства на совещании в Мариинском дворце. Между тем из союзнических посольств стали поступать тревожные телефонные запросы, на которые Нератов, за отсутствием Милюкова, отвечал успокоительно, но крайне лаконично, говоря, что Временное правительство в настоящий момент заседает и обсуждает создавшееся положение. Не знаю, насколько эти слова подействовали, но телефонные звонки из посольств прекратились, может быть, потому, что посольства эти были лучше осведомлены, чем дипломатическое ведомство.

В 3–4 часа дня, после того как всё утро происходили военные демонстрации против Милюкова, появились первые демонстрации за Милюкова и Временное правительство. Как я узнал через несколько дней, инициатива этих последних демонстраций исходила от кадетского клуба на Французской набережной, который снарядил (и оплатил) несколько автомобилей, разъезжавших с плакатами, главным образом против «Ленина и компании», которым предлагалось ехать «обратно в Германию». Петроградские зеваки встретили эти автомобили, о происхождении которых никто не знал, с восторгом, и очень быстро перед Мариинским дворцом собралась многотысячная толпа с выражением лояльных чувств Милюкову и Временному правительству. Любопытно, что толпа состояла на 99% из штатских. Военных было очень мало и почти исключительно офицеры. Среди штатских преобладала буржуазная интеллигенция, рабочих совсем не было. Эта демонстрация напоминала прежние противоправительственные «студенческие» манифестации, где «народа» тоже было мало. Тем не менее подъём был большой.