94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Чтобы соответствовать мышлению, язык, насколько это возможно, своим строением должен соответствовать внутренней организации мышления. В противном случае язык, который во всей своей совокупности должен быть символом, станет несовершенным символом того, с чем он связан самым непосредственным образом. В то время как число слов языка представляет объем его мира, грамматический строй языка дает нам представление о внутренней организации мышления.

Язык должен сопутствовать мысли. Мысль должна, не отставая от языка, следовать от одного его элемента к другому и находить в языке обозначение для всего, что делает ее связной. В противном случае, если язык покидает мысль, вместо того чтобы сопутствовать ей, между ними возникают разрывы.

Хотя в конце концов дух всегда и всюду стремится к единству и необходимости, и то и другое он может постепенно развить внутри себя при помощи преимущественно чувственных средств. К наиболее полезным для него средствам относится язык, поскольку он, даже преследуя самые простые и ограниченные цели, нуждается в правилах, форме и закономерности. Чем больше из того, к чему стремится сам дух, он находит в языке, тем органичней их связь.

Если рассматривать языки с точки зрения всех предъявленных к ним здесь требований, то языки отвечают этим требованиям вообще или вполне только в том случае, если они располагают подлинными грамматическими формами, а не их аналогами. И в этом состоит вся важность их различия.

Первое, и самое существенное, из того, что дух требует от языка, — это не смешение, а четкое разграничение вещи и формы, предмета и отношения. Если же язык навязывает духу такое смешение или осложняет разграничение, он расшатывает и искажает всю внутреннюю деятельность духа. Однако такое разграничение происходит только при образовании подлинных грамматических форм путем флексии или грамматических слов, как мы определили это выше, при последовательном обозначении грамматических форм. В каждом языке, располагающем только аналогами форм, в грамматическом обозначении, которое должно быть чисто формальным, остается материальный компонент.

В тех случаях, когда слияние формы, описанное выше, происходит не полностью, дух воспринимает ее элементы разрозненно, и язык не достигает необходимого соответствия с законами внутренней деятельности духа.

Дух ощущает разрывы и пытается их заполнить. Дух имеет дело не с умеренным количеством внутренне определенных величин, а с необъятным множеством величин, не имеющих прочной связи. Дух не в состоянии действовать с одинаковыми быстротой и мастерством и испытывать одинаковое удовлетворение, свободно сочетая конкретные понятия с более общими при помощи наиболее приемлемых языковых форм, отвечающих его законам.

Если попытаться проникнуть в существо вопроса, то можно понять, что грамматическая форма, вообще не включающая в себя никакого другого элемента, кроме того, в котором содержится аналог, никогда не заменяющий ее вполне, в своем воздействии на дух представляет собой нечто совершенно иное, и это зависит только от ее единства, несущего в себе отблески той силы мышления, которая ее породила.

В языке, имеющем иное грамматическое строение, дух обнаруживает отличающуюся несовершенством общую схему сочетания частей речи, соответствующее выражение которой в языке является необходимым условием свободно совершающегося мышления. Такая схема не обязательно должна сама проникать в сознание, этого не наблюдается даже у высокоразвитых народов. Так как дух всегда действует в этом направлении бессознательно, то достаточно, если для каждой отдельной части находится такое выражение, которое позволит духу с определенностью воспринимать какое-либо другое выражение.

При воздействии на дух грамматическая форма, даже если внимание не направлено на нее намеренно, производит впечатление формы и вызывает образование форм. Поскольку форма, кроме выражения отношения в чистом виде, не содержит ничего материального, что могло бы отвлечь рассудок, воспринимающий в форме изначальное понятие слова в измененном виде, рассудок сам должен избирать форму. Он не в состоянии сделать это, если налицо не подлинная форма, поскольку понятие отношения не воспринимается в ней достаточно определенно, рассеиваясь к тому же под влиянием побочных понятий. Это происходит в обоих случаях в процессе самой обыденной речи во всех слоях народа. Там, где воздействие языка благотворно, проявляются общая отчетливость и определенность понятий и общая способность легче воспринимать также чисто формальное. Причина того, что такая способность, возникнув однажды, продолжает развиваться, заключается в природе духа, так как если какой-либо язык передает рассудку грамматические формы не в чистом виде и с погрешностями, то чем продолжительнее такое воздействие, тем труднее преодолеть нарушение чисто формального строения.

Что бы ни говорилось исходя из этого о соответствии языка с иным грамматическим строем развитию идей, всегда очень трудно поверить, что народ, неизменно пользующийся таким языком, в состоянии самостоятельно обрести высокие научные познания. — Дух не испытывает благотворного воздействия языка, язык не получает от духа того, что необходимо им обоим, и плодом их взаимодействия, если таковое должно принести пользу, должно прежде всего стать изменение языка.

Таким образом, насколько это позволяют предметы подобного рода, определены критерии, по которым грамматически развитые языки можно отличить от других языков. При этом, вероятно, ни один язык не может похвалиться полным соответствием общим законам языка, ни один язык не располагает формами для всех своих частей. Даже среди языков с самой низкой степенью развития встречаются черты, приближающие их к высокоразвитым языкам. Тем не менее различия, отчетливо противопоставляющие два класса языков, не являются относительными, существующими постольку поскольку. Эти различия являются абсолютными, так как всегда явственно дает о себе знать наличие или отсутствие господства формы.

Нельзя отрицать и того, что в полном соответствии с развитием идей пребывают только языки с развитым грамматическим строем. Чего могут достичь остальные языки, покажут исследование и опыт. Однако ясно одно, что последние не в состоянии в той же степени и таким же образом воздействовать на дух, как языки с развитым грамматическим строем.

Самый необычный пример литературы, процветающей на протяжении тысячелетий на языке, почти полностью лишенном всякой грамматики, как мы привыкли ее понимать, демонстрирует китайский язык. Известно, что именно в так называемом старом стиле, в котором были созданы труды Конфуция и его школы и который поныне является общепринятым для всех значительных произведений по философии и истории, грамматические отношения выражаются исключительно при помощи порядка слов или при помощи обособленных слов. Часто читатель должен сам определять на основании контекста, является ли то или иное слово существительным, прилагательным, глаголом или частицей Хотя в пекинском диалекте и литературном стиле была предпринята попытка внести в язык большую грамматическую определенность, однако и этот язык не приобрел истинных грамматических форм. Китайская литература, только что нами упомянутая, которая является наиболее известной среди всех национальных литератур, осталась совершенно незатронутой этим новым подходом к языку.

Если коптский язык был действительно языком древних египтян, как это оригинально пытался доказать Этьен Катрмэр [94], то в данном случае необходимо принять во внимание высокий уровень научных знаний, который отличал этот народ. Поскольку грамматическая система коптского языка отличалась, по мнению Сильвестра де Саси абсолютным синтетизмом, то есть грамматические обозначения слов, обозначавших вещи, в этой системе выражались обособленно перед словами или после них, Сильвестр де Саси сравнивает эту систему именно с китайским языком.

Таким образом, если два самых необычных народа были в состоянии достигнуть высокой ступени интеллектуального развития, обладая языками совершенно или большей частью лишенными грамматических форм, из этого можно вывести важное возражение против того постулата, что эти формы необходимы. До сих пор никоим образом не было доказано, что литература этих народов обладала именно теми преимуществами, на которые положительно повлияли особенности языка, о которых здесь идет речь. Несомненно, быстрота и острота мышления, порождаемые богатым разнообразием точно и свободно построенных грамматических форм, проявляются во всем своем великолепии в диалектическом и ораторском искусстве, представленном со всей силой и отточенностью в аттической прозе. Касаясь старого стиля китайского языка, даже те, кто благоприятно отзываются о литературе этого народа, признают неопределенность и разобщенность, свойственные этому стилю, Таким образом, стиль, получивший право на жизнь после старого стиля и в большей мере отвечающий потребностям жизни, должен был обрести большую ясность, определенность и разнообразие. Этот пример свидетельствует в пользу нашего утверждения. О древнеегипетской литературе ничего неизвестно. Однако то, что нам известно об обычаях, жизненном укладе, зодчестве и искусстве этих необычных стран, в большей степени свидетельствует о строго научном образовании, чем о непринужденном и свободном обращении духа с идеями. Если оба этих народа достигли именно тех преимуществ, которые по справедливости должно за ними признать, то все же это не опровергает того, что изложено выше. Там, где человеческий дух действует при сочетании благоприятных условий и счастливого напряжения своих сил, он в любом случае достигает цели, пусть даже пройдя к ней трудным и долгим путем. Трудности при этом не уменьшаются оттого, что духу приходится их преодолевать. То, что языки, при отсутствии грамматических форм или располагая очень несовершенными грамматическими формами, отрицательно воздействуют на интеллектуальную деятельность, вместо того чтобы ей благоприятствовать, вытекает, как я попытался показать, из природы мышления и речи. В действительности другие силы могут ослабить или устранить эти препятствия. Однако в научном исследовании для того, чтобы сделать истинные выводы, необходимо оценивать всякое воздействие, взятое само по себе и так, как если бы оно не испытало никакого постороннего влияния, как обособленный момент, то есть так, как мы рассматривали грамматические формы.