Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

При честном желании вызвать подобное сближение существует одно условие, которого мы и просим читателя держаться, именно не разделять мнения партий против Вольтера, соблюдать терпимость относительно его, как относительно всех людей.

Положим, что эта обязанность проповедуется каждый день, но ее, по правде сказать, не исполняет ни один смертный. Тем не менее, если мы действительно хотим составить себе истинное понятие о каком-нибудь предмете и не только – как это часто случается – подтвердить наши готовые мнения и тем удовлетворить тем или другим притязаниям тщеславия или злобы, то на терпимость можно будет смотреть как на неизбежное требование, как на условие, в силу которого только и возможен действительный успех.

Это особенно верно относительно наших собратьев-людей и каждого истинного взгляда на их характер. Ни один характер – это мы можем смело утверждать – не был бы вполне понят, если б на него не смотрели не только с чувством терпимости, но и симпатии. Ибо в этом случае, более, чем в других, оправдывается истина, что сердце видит дальше головы. Мы должны убедиться, что наш враг не то ненавистное существо, каким мы хотим его себе представить. Его пороки и недостатки представляются ему совершенно в другом виде, нежели нам, в другой, смягчающей окраске, так что они, может быть, кажутся ему даже добродетелью. Если он несчастен, какими мы его воображаем, то жизнь была бы для него бременем, потому что самый ничтожный смертный не живет одним хлебом; некоторое присутствие совести также необходимо для физического существования: она, как мелкий, всепроникающий цемент, поддерживает этот удивительный союз «я». Если человек не сидит в сумасшедшем доме или не застрелился и не повесился, то мы должны утешаться и прийти к заключению, что он или злой пес в образе человека, на которого надевают намордник, жалеют его и дивятся ему, или он действительный человек и, вследствие этого, не без нравственного достоинства, которое следует просветить и поддержать. Но чтоб судить о его характере, мы должны смотреть на него не «его глазами», а нашими собственными. Мы должны жалеть его, видеть в нем своего собрата. Одним словом – любить его. В противном же случае его духовная природа будет для нас непонятна. Поэтому при анализе деятельности Вольтера необходимо вдуматься в некоторые вещи, а некоторые вещи держать в отдалении. Мы должны забыть, что он некогда нападал на наши мнения или защищал их, что мы можем упрекнуть его в причиненном нам страдании или благодарить его за доставленное нам удовольствие; мы должны забыть, что мы деисты, епископы или радикалы, и помнить только, что мы люди. Этот человек принадлежит целой Европе, и мы обязаны, если только хотим хоть немного понять его, глядеть на него не с приходской колокольни или паперти, но, если возможно, с естественной и неизмеримо высшей точки зрения.

Замечателен факт, что в последние пятьдесят лет жизни Вольтера его хулители редко или даже вовсе не упоминали о нем без того, чтоб не назвать его «великим». Так что если соединить слоги так же удачно, как это сделано с именем «Charle-Magne», то можно бы было надеяться, что его имя перейдет в потомство не просто как Вольтер, а «Voltaire-ce-grand-homme». Но потомство гораздо сдержаннее в этом деле; ему предстоит еще объяснить много вещей и сомнительных вопросов, пока оно будет в состоянии наградить человека подобным титулом. Чтоб выяснить истинное значение Вольтера относительно его самого и мира, его специальный характер и человеческое достоинство, определить его влияние на общество как деятельное орудие в европейской культуре, нам необходимо углубиться в исследования, на результатах которых вертится все дело.

Мы сознаемся, что при взгляде на жизнь Вольтера главное качество ее составляет так называемая ловкость. Величие заключает в себе многие условия, существование которых в его жизни трудно доказать, но притязание его на это величие неоспоримо. Были ли у него высокие или пошлые, справедливые или ложные цели, он все-таки всегда умел найти средства приложить и употребить их в дело. При этом не мешает заметить, что цель его вообще не простого свойства, достигнуть ее нелегко, потому что немногие писатели вели такую превратную жизнь и отличались такой разнообразною деятельностью, как Вольтер. Он проводит свою жизнь не в углу, как ученый-затворник, но на открытой сцене мира, в подвижном веке, когда общество начинает разлагаться, суеверие вступает в смертельную борьбу с неверием, в борьбу, в которой он сам играет выдающуюся роль. С ранних лет он находится в постоянных сношениях с высокопоставленными лицами того времени, живет в авторитетных кружках, вращается в избранном и модном обществе. Нинон де Ланкло оставляет мальчику наследство для покупки книг, он еще молод, но говорит о своих собеседниках: «Мы или принцы, или поэты». В последующий период жизни мы находим его в обществе или в переписке со всеми коронованными особами, начиная с английской королевы Каролины и Екатерины II и кончая Папой Бенедиктом и Фридрихом Великим. Между тем как он, таким образом, пишет свои письма из одного конца Европы в другой, укрывается в деревне или роскошно живет в столицах, он все-таки не покидает своего пера, которым, как волшебным жезлом, управляет и руководит громадной машиной европейского мнения. Он делается, как ему уже предсказал его учитель, «корифеем деизма» и, не довольствуясь этим званием, старается, и довольно успешно, соединить с ним звание поэта, историка и философа. При этом мы должны заметить, что он отлично устраивает свои денежные дела, спекулирует фондами, домогается пенсий и повышений, ведет торговлю с Америкой, состоит долгое время поставщиком провианта для армий и увеличивает этими и другими средствами, кроме литературы, не приносящей никогда много, свой крайне скудный доход более чем во сто раз. И затем, вместе с коммерческими делами, написав до тридцати популярнейших томов, он, после долгого изгнания, возвращается в свой родной город, где его встречают, как бога, и заканчивает жизнь приличной смертью, именно захлебывается в океане похвал, так что можно сказать, что если он жил для славы, то и умер от нее.

Такой разнообразный, полный успех, выпадавший, в каком бы то ни было веке, только на долю немногих людей, заставляет предполагать если не счастливую судьбу, то по крайней мере беспримерную ловкость в употреблении средств. Тут необходим был великий талант, причина, соответствующая действию. И в самом деле, любопытно вглядеться, с каким замечательным искусством Вольтер держит свой курс при самых неблагоприятных условиях, как ловко объезжает, несмотря на бури, мыс Доброй Надежды. Здесь топит или щадит своего врага, там набирает свежей воды. Вступает в торговую сделку с дикарем, укрывается в надежной бухте, пока минует буря, и таким образом, наперекор волнам, морским чудовищам и вражеским кораблям, кончает свое долгое путешествие с гордо развевающимся флагом и с палубою, покрытою золотом и серебром. Не говоря ничего о его литературном характере, главной чертой которого была та же самая неподражаемая ловкость, мы взглянем только на его общий образ действий, выразившийся как в его сочинениях, так и в поступках. Поочередно и как нельзя кстати он то повелевает и прислуживает, то, подобно Гипериону, мечет с вершины гор свои острые стрелы. Или, чуя приближающуюся опасность, забивается куда-нибудь в темный угол, или, захваченный на месте преступления, клянется, что он сделал это из шутки и что он благонамереннейший человек в мире. Он действует смотря по обстоятельствам. Может до известной степени обдавать холодом или жаром и никогда не прибегает к силе там, где есть возможность обойтись хитростью. Иерархические ищейки, наделенные тонким чутьем и острыми зубами, спускаются на него, но он хитер, как лиса, и его не скоро поймаешь. Ловкими маневрами сумеет он обмануть преследователей, укрыться под землей, так что и следов его не найдешь30. При этом он окружает себя странной системой анонимов и мистификациями всевозможного рода. Для собственной защиты у него нет постоянной армии, но все-таки он «европейская сила», не лишенная защиты, – невидимая, неприступная, до сих пор не признанная крепость общественного мнения охраняет его. С большим искусством поддерживает он эту крепость, нередко делая из нее вылазки далеко за назначенные ему пределы. Но у него, как у сказочных героев, есть шапка-невидимка и свои сапоги-скороходы.