Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

И он заметил Феодору... Разумеется, она не родила от него. Все было так кратко и тайно, что до сих пор кажется сном, давним неснившимся сном... Он был слаб духом, а она открывала в себе прекрасное материнское чувство заботы о слабых... Отсюда и та теплота, с которой она позже относилась к Иоанну. В нем Феодора видела не мужчину, а перепуганного жизнью человека, посвятившего себя божьему стаду, служению ближнему... Поэтому она не могла понять его странного взгляда, отяжелевшего от тайного желания и от недоверия... Противоречия в характере Иоанна и жесткая преграда, которую он часто воздвигал между собой и окружающими, заставили Феодору-Марию задуматься о его судьбе и искать для него оправдания. Он, конечно, отличался от остальных людей, но жизнь дала ему все то же, что и другим! Даже нечто большее... И все же он ушел из нее, пройдя загадкой мимо княжеской сестры и исчезнув не в дебрях лесов Брегалы, но в дебрях божьей тайны... Был ли Иоанн святым человеком? Наверное, да... Он отказался от всего земного, общался с богом в горах, на скале, вел суровую жизнь в пещере, и, наконец, это последнее вознесение — сук на дереве... Самоубийцы неугодны церкви, но Феодора-Мария считала, что в его смерти виноваты скверные люди, приверженцы мертвого бога Тангры. Поэтому она решила увековечить его светлую память, построив келью святого Иоанна Брегальницкого.

В последнее время она неустанно искала и находила нужные приметы. Бог не может не подать небесных знаков для своих новых чад. Ей сообщали о появлении целительных родников, о каких-то таинственных всадниках с крестом господним в руках, появившихся наверху, в Патлейне. И Феодора-Мария решила попросить брата построить там святилище, в котором божьи слуги найдут приют, если они услышат голос всевышнего.

Борис-Михаил согласился.

А снег все так же искрился перед ее глазами, и ровное белесое небо, придавившее город и окрестности, замкнуло для нее мир в самой себе. Что случилось с тем, кто первым прикоснулся к ее губам?.. Она ничего не слышала о нем с тех пор, как императрицу заточили в каком-то монастыре, ничего не слышала, когда пошли разговоры о смерти Варды, ничего не узнала и после гонений, последовавших за приходом нового василевса... Ничего! Да и был ли он вообще на белом свете? Кто знает!.. Может, все воспоминание было порождением мечты, тайного желания быть с мужчиной... Ее губы принадлежат только святым иконописным ликам, ее мысли — всевышнему; а может, тот человек был только искушением дьявола... Нет, больше ей не нужен мужчина, ее путь ясен: он идет в вечность...

Наступили рождественские праздники — пестрое смешение нового и старого. Феодора-Мария не пропускала ни одной литургии. Слуги несли за ней мягкую подушечку, чтоб, опускаясь на колени, княжеская сестра не стукалась о каменный пол. Порой она так уходила в придуманный ею мир, что свеча в руке угасала, и лишь падающие на руку капли расплавленного воска прерывали ее оцепенение. В чем смысл ее жизни на этой земле? Учить людей любви к ближнему, самой будучи лишенной любви... Лишенной по своей воле...

Женихи уже не приходили. Боялись отказа. И она решила, что победила в себе женщину. Только дети… эти веселые дети... При мысли о них она невольно трогала груди... Неужели они так и увянут, не почувствовав губок и мягких ручонок жадного лакомки?..

Повалил упорный снег — тихий и равномерный. Днем постоянно слышалось карканье ворон. С гор спустились волчьи стаи и взяли под надзор перекрестки дорог. Люди уже опасались одни пускаться в путь. Случалось, в крепостные ворота влетали перепуганные кони с разбитыми пустыми санями. Мужчины отправлялись на поиски хозяина саней. Обычно находили его меч, лоскуты одежды и обглоданные кости... В это время начиналась жизнь ровная и бескрылая, пропахшая ладаном. Феодора-Мария посылала за изографом Мефодием. Он был единственным византийским священником, оставшимся в стране: сам пожелал, и Борис разрешил ему, ибо он был пленным.

Мефодий входил в небольшую комнатку Феодоры-Марии, и они долго обсуждали проекты святилища в Патлейне. Он все удивлялся: к чему такая спешка? Ведь еще ничего не начато, зачем же понадобились проекты? Чутье подсказывало ему, что ей нужен он — если не как мужчина, то как спутник в одинокой жизни... Феодора-Мария все еще была женщиной в силе, и изограф безмолвно и упорно ждал, когда она, как переспевший плод, упадет ему в руки... Спешка могла принести одни лишь неприятности. Ведь он пленный, а пленным вольности прощаются нелегко... Феодора-Мария и сама понимала, что за желанием беседовать о будущем духовном святилище крылось искушение. Мефодий нравился ей. Нравился его неухоженный вид, открытое пренебрежение к этой жизни, удлиненное лицо святого с холодным взглядом. Проводив его, она запиралась в молельне и мучительно пыталась подавить тайные желания. Ей казалось: если б мужская ладонь никогда не ласкала ее тело, ей легче было бы отказаться от желаний плоти; но теперь она уже почти не верила себе. Чтобы избавиться от соблазна, она решила поехать в Брегалу. Сколько раз готовились кони, но она все откладывала поездку — то из-за непогоды, то из-за неожиданно возникших дел, но, оставшись наедине с собой, понимала, что единственной причиной были ее чувства. И княжеская сестра вновь и вновь запиралась в молельне, целыми ночами металась в борьбе с плотскими желаниями, но, когда она была уверена в победе над искушением, снова возникали различные причины, чтобы отложить поездку.

А снег шел и шел, завалил все дороги и тропинки. Деревья стали сказочно красивыми. Кусты были похожи на шалаши, на снегу виднелись еле различимые следы птиц и зверей. «Как только перестанет идти снег, я поеду», — говорила себе Феодора-Мария.

Но когда он перестал, она вдруг испугалась сугробов.

— Невозможно ехать, правда? — допытывалась ока у кучеров.

— Невозможно, светлейшая.

— Ну и зима, — качала головой божья невеста, но женщина в ней с улыбкой торжествовала.

Ведь в Брегале одни священники да монахи, придется раз и навсегда проститься с вожделенными мечтами о мужской ладони и крепких губах. Изограф Мефодий не выходил у нее из головы — небрежный, одинокий, как она, он долго и неопределенно смотрел на нее, и она была не в силах прогнать его.

Постепенно разговоры о поездке прекратились. Кучера успокоились. Кончилось постоянное напряжение. Крепкие расписные сани убрали под навес, а конюхи, сплевывая сквозь зубы, глубокомысленно говорили:

— Только сумасшедший может ехать по такому снегу!..

Для Феодоры-Марии эти слова были подобны манне небесной. Ведь они успокаивали ее совесть. А когда дороги стали проезжими, она вдруг так понадобилась брату, что о поездке, разумеется, не могло быть и речи.

Борис-Михаил охладел к папским людям. Он еще не отказался от них, но молчал или говорил неопределенно, если кто-нибудь начинал их хвалить. Первой поняла это Феодора-Мария и, убежденная в необходимости своего присутствия, полностью забросила мысли о поездке. Лишь наедине с собой она презирала себя за то, что не это было истинной причиной...

9

Игнатий возвращался из ссылки победителем. Фотий был в немилости. Старый поборник справедливости возвращался в Константинополь, который был сбит с толку и маялся от неизвестности. Когда-то Игнатий заклеймил кесаря, претендовавшего на императорскую власть, а сегодня его встречал простой конюх, узурпировавший эту власть.

Патриарх не знал, скорбеть ему или радоваться... И все-таки радость от того, что он вернулся победителем, побудила его высоко держать голову и внимательно посматривать из-под седых бровей, отыскивая друзей и недругов в толпе встречающих. Враги притаились, и старый патриарх с удивлением замечал, что число друзей увеличилось.

Пожалуй, он простит мелкие провинности, сделает вид, что не заметил большой вины, и постарается устранить только тех, кто камнем лежит на его пути. Игнатий широкими взмахами серебряного креста, обвитого зеленью, благословлял людей, которые неизвестно почему высыпали на пристань встречать его. Пришли ли они ради него или из-за страха перед новыми правителями? А может, люди верили в его справедливость? Если он не поколебался предать анафеме Варду, стало быть, и перед Василием не склонит головы... Это и непозволительно ему... Такая седовласая голова не должна склоняться ни перед кем.

Народ толпился, люди целовали края его одежды, старались поймать пальцы — ими будто овладело безумие. Глядя на все это, старый патриарх хотел поднять руку и сказать своему стаду такие слова, которые растрогали бы их, но сам не выдержал и заплакал. И плакал он не от восторга и не от радости, а от сожаления. Немало лет прекрасной поры его жизни прошло на острове, в тесной келье, в плену морского безмолвия... Тогда он думал, что еще сможет принести пользу божьему стаду, а теперь...

Что надо совершить, чтобы они поминали его добром? Патриарх уже не думал об анафемах и отмщении. Всевышний подтвердил его правоту, возвратив ему патриарший престол. — вот это было действительно важно. Правда, он получил его из рук конюха, но пути господни неисповедимы... Слезы, крупные и мутные старческие слезы, катились по морщинистым щекам, но, лишь когда они заскользили по белой бороде и в них отразился отблеск дня, люди их заметили. Сначала слезы Игнатия многих смутили, но вскоре смущение перешло в прерывистые рыдания. Первыми заплакали женщины. Материнское чутье подсказало нм, что и эта надежда — самообман... А может, женщины плакали о себе, о собственных загубленных годах... И до сих пор Игнатий не понял истинной причины того плача. Он шел среди людей с высоко поднятой седовласой головой, и его слезы сверкали, как капли дождя. Плачем ознаменовалась встреча патриарха, и всему его правлению суждено было пройти под знаком сомнений и душевных тревог.