Дом Леви - Наоми Френкель

– За твое здоровье, отец!

И когда господин Леви возвращает грустную улыбку сыну, Фрида снова ударяется в плач. К удивлению всех дядь и теть, господин Леви подходит к ней, подает ей руку и ведет к столу.

– За здоровье Фриды! – поднимает бокал господин Леви с особой приязнью. – Фриды, нашей верной домохозяйки и распорядительницы, которая вырастила и воспитала в духе доброты нашего сына, виновника сегодняшнего торжества.

Господин Леви отвешивает поклон покрасневшей Фриде и наливает ей вино в бокал, и Гейнц, неожиданно для самого себя, наклоняется к ней и целует в лоб «добрую старушку» на глазах всех присутствующих. Тетя Финхен шуршит, копаясь в сумочке: «Странные обычаи в этой семье».

– Лехаим! – гремит дед. – Лехаим!

После тоста в ее честь Фрида возвращается на место. Встает дядя Герман и трижды откашливается. Фердинанд жмет под столом руки детей, чтобы они не осмелились в чем-то помешать.

– Дорогие члены семьи! Мне выпала честь сказать несколько слов на этом вечере.… – дядя снова откашливается, словно на миг проглотил язык, хотя всего-то хотел сказать, – вы имеете честь выслушать меня.

– Дорогие члены семьи! Дорогой мой брат Яков! Дорогой сын моего брата Артур и его дорогой сын Гейнц, я имею честь выразить радость, связанную с молодым отпрыском, вышедшим из ствола крепкого и долголетнего дерева нашей семьи, распространившейся от хлопковых полей до стальных мостов. Дорогие члены семьи! – «Гордыми и крепкими растут наши древа».

Многие воспоминания пробуждаются в сердцах дядь и теть, в сердце деда, и отца, и Гейнца при словах старой студенческой песни «Гаудеамус игитур!», «Будем радоваться!».

Дед подпевает в усы, господин Леви улыбается, а дяде Лео слышится топот лошадей, скачущих на ипподроме.

«Гаудеамус игитур», – объясняет дядя Альфред тете Регине, – старинная песня средних веков, песня вернувшихся в лоно религии, ставшая затем застольной песней. Да, да, радость это искра всего живого!

Гейнц видит светлые волосы Герды на скамье в университетском парке.

– Лехаим! За жизнь! Будем радоваться! – звенят ударяющиеся друг о друга бокалы.

Даже Бумба и Иоанна пьют за здоровье Гейнца.

– Когда умер кайзер Вильгельм Первый, – рассказывает тетя Финхен во время трапезы, – весь императорский дом оделся в черное из превосходного шелка, заказанного у моего отца.

– Девочка моя, покойный дядя Соломон, как правило, говорил: «На женщине более красивы белые одежды из хлопка, чем из шелка и бархата. И очень поучительно, что сказал мудрец: жемчужина извне и отрепья под ней, не так ли?

– Да, простота в одежде, – дядя Альфред снимает очки и протирает их салфеткой, – простота одежды и простота духа должны быть едины. Это то, что ввели еврейские мудрецы: богатые и бедные погребались в простых хлопковых одеждах…

– Но, Альфред, – резко перебивает его тетя Регина, – как ты можешь говорить о погребальных одеждах в этот праздничный час?

– И как они это объясняли? – завершает дядя Альфред свое объяснение, не обращая внимания на выговор тети Регины. – Потому что перед вечностью все равны.

И тут встал дед и прервал обрывки разговоров, звон рюмок, вилок и ложек. Служанки с десертом на подносах стоят по стойке смирно. Все слушают речь деда:

– Друзья мои! – возвышает голос и рюмку дед. – Сама по себе реальность, сама по себе жизнь – это счастье. Друзья мои, давно ли это было, когда впервые начертали на воротах фабрики мое имя «Леви и сын»? И вот сегодня здесь перед вами мой внук, молодой и полный энергии, верный сын Леви, а теперь – хозяин металлургической фабрики «Леви и сын». Ха, дорогой мой внук! – хлопает дед внука по плечу, который чуть не падает с ног от силы хлопка. – Дорогой мой внук, подними бокал, и выпьем за будущее твоего дома, во имя будущего фабрики и во имя будущего этой страны, силы которой удесятеряют железо и сталь, и родина верна семьям, глубоко пустившим корни в ее земле. Дорогой мой внук, то, что ты получил в наследство от отцов, береги, чтобы оно продолжало действовать в твоих руках! Пейте, друзья мои, пейте за жизнь и в честь нового года! В честь жизни, которая широка, и богата, и добра для всех верящих в нее и всех любящих. Друзья мои, лехаим! За жизнь!

Зал наполнился звоном бокалов и здравицами, и над всеми – гремел голос деда:

– Друзья мои, говорю я вам, сама по себе реальность, сама по себе жизнь – это счастье!

Длинные языки золотистого света протягивает дом Леви к верхушкам каштанов в саду, на тихую площадь, дома которой погружены в дремоту, безмолвны и темны в отсветах снега. А за площадью – Берлин празднует Рождество.

Год 1930-й приближается к своему завершению.

Колокола церквей звонят в городе. Часы на башнях отстукивают последние минуты к полночи. Время приближается к своему очередному порогу.

Звуки долетают до скамьи под липами. Скамья очищена от снега. Пары влюбленных сидят под оголенными липами. А по ту сторону скамьи – переулок. Свет в окнах домов, старики и старухи на кирпичных приступках, празднующие стоят на тротуарах, люди выходят из трактира, – горбун и Эгон, Шенке и Пауле, Эльза и ее подруги, Оскар и его товарищи – стоят около жирной Берты, которая украшена в эту ночь гирляндой цветных лампочек.

– Эти там… – бормочет Отто около открытого киоска, рядом с ним Мина и старая мать Хейни, – эти там, ничего не поняли в этот год, ничего не поймут и в новом году.

Еврейская мясная лавка заперта. Висящие на витрине колбасы прикрыли тяжелые жалюзи. Саулу, спящему в одной комнате с трясущимся дедом, снятся сны. В кухне сидят Зейлиг, Розалия и Филипп. Звуки заполняют пространство узкого квадрата двора, и тьма проникает внутрь дома.

– Двенадцатый час, – говорит Филипп, – последний час года.

– Что будет? – спрашивает Розалия. – Филипп, что будет?

– Если бы я знал, Розалия, но доброго нечего ожидать, – говорит Филипп и видит перед собой красивую голову Эдит, подмигивающей ему в большой столовой, среди своей собравшейся на семейный праздник родни, – может быть, все же, Розалия, новый год будет лучше прошедшего…

Белла сейчас в маленьком городке. Она в окружении своих воспитанников в клубе Движения, находящемся в низком подвальном помещении ветхого дома, рядом с синагогой, которая внутри отремонтирована, но снаружи кирпичи стен черны от осеннего пожара. Колокола в городке звонят. Коротко подстриженная голова Беллы прижата к стеклу окна. «Прошел год страданий, но буря утихла. Любовь ушла в пустоту. Ни одной слезы во мне нет, чтобы оплакать ее. Дальний мой друг, может, тебе улыбнется новый год более чем прошедший…»

Над Липовой Аллеей – Унтер ден Линден – стоит у открытого окна своей квартиры доктор Блум и смеется над толпой, толкущейся на тротуарах: «Прошел год, год счастья, в следующем году в Иерусалиме! Конец праху и старости. Придет жизнь, свежая и молодая, и маленькая дочь придет в мой новый дом». Доктор машет рукой Виктории над Бранденбургскими воротами, управляющей зеленой колесницей и зелеными конями в пространство праздника Рождества.

Доктор Гейзе, который уже устал от хождения по ликующему городу, остановился у старого дуба, рядом со школой, и трогает его ствол: «Дорогой и старый друг мой, прошел год. Кто знает, что произойдет под твоей сенью в новом году? Последние двенадцать лет ты простирал свою тень на детей свободных. Нет ограды, есть только свобода расти и расширять крону. Но ты сильно постарел, дорогой мой. Уже не стремишься расцветать в условиях свободы. Желаешь железной решетки и колючей проволоки вокруг своего ствола, старый мой друг».

Река Шпрее катит свои мутные воды через огромный город Берлин, немая свидетельница радости и скорби людской, крохотных человечности и больших событий всей страны.

В доме Эрвина и Герды друзья празднуют новый год. Услышав колокольный звон, Герда раскрывает окна.

Сотворила ты радость в раю,Искрой жизни была во Вселенной…

Возносятся в комнате звуки Бетховена с пластинки, которую Герда поставила на патефон.

«Все люди – братья…», провозглашает пластинка, как будто ничего не случилось.

Рука Эрвина все еще забинтована. Он смотрит на Герду и своих друзей с жалостью. «Все люди – братья, а в моей стране гуляет ужас».

Звуки праздника врываются на кладбище, рассыпаясь над могилой Хейни сына Огня, над увядшими цветами, над пожелтевшими венками, шелковыми лентами, покрытыми грязью и размытыми надписями. И между ветвей зеленых сосен ухают и завывают ночные птицы.

В доме на площади Артур Леви остался в одиночестве. «Опять пролетел год – и что впереди?» В доме темно. Все жильцы дома поторопились на праздник Рождества. Дед оставил важных членов семьи на попечение Гейнца в одном из танцевальных залов на Унтер ден Линден, а сам пошел с кудрявыми девицами в кабаре, к их знакомым музыкантам, ударнику и пианисту. «Проходят годы, как быстро проходят годы, – покручивает дед усы, и выпрямляет спину от минутной печали, – много лет еще передо мной, и сила моя – со мной» – и подносит цветок из лацкана светлоглазой девице, случайно оказавшейся рядом с ним.