Дом Леви - Наоми Френкель

Она чувствует руку на своих волосах, руку дяди Альфреда. С большой любовью относится дядя к детям брата. И когда Иоанна поворачивает к нему лицо, он старается изобразить выражение мягкости, снимает очки и улыбается ей, как ему кажется, надо улыбаться маленькой девочке. Он выглядит в этот момент очень странно, и Иоанна чувствует себя несчастной, потому что похожа на него. Роется дядя Альфред в своих карманах и ничего не находит, чтобы дать Иоанне.

– Вы что-то потеряли, дядя Альфред?

– Нет, девочка моя, но я не нахожу… Что бы хотела девочка получить в подарок?

– Ботинки на гвоздях, плащ – одежду Движения.

– Что за вещи, детка? – в смятении обращает дядя Альфред добрый свой взгляд на Филиппа.

– Девочка имеет в виду форму молодежного Движения.

– Молодежное еврейское Движение, дядя Альфред.

– Молодежное Движение под знаменем сионистской идеологии, господин Альфред.

– Оно собирает всех евреев, дядя Альфред, превращает пустыню в цветущий сад и строит теплый дом для евреев в Палестине, дядя Альфред! – все больше воспламеняется Иоанна.

– А-а, Палестина, да, Палестина, – протирает дядя Альфред очки, – родина монотеизма, родина чистого духа, религии откровения. Но сионизм, это что, теория… доктора Герцля…

– Он не был доктором, дядя Альфред, и имя у него другое, его звали Иегуда Маккавей, и он воевал во главе меньшинства против большинства.

– А-а, Иегуда Маккавей, да, – смеется дядя. – воевал против греков, которые были идолопоклонниками в те дни. Да, детка, но великий дух эллинизма смешался с чистым духом иудаизма благодаря христианству. И возник великий гуманизм, заполнивший мир.

– Что вы говорите, дядя Альфред? Чья родина – Палестина? Всех, которых вы назвали, а не евреев?

– Палестина, а, да, Палестина… Мессианский гуманизм осуществился во всем мире.

– Дядя Альфред, у меня к вам много вопросов.

– Спрашивай, дочка, спрашивай.

– Дядя Альфред, вы совсем на меня не похожи, как все говорят, и то, что вы говорите, не похоже на то, что говорят Саул и Джульетта, совсем не похоже! – Иоанна постукивает ногой по ковру.

– Иоанна! Что это за топанье ногами?

Иоанна видит наведенный на нее лорнет тети Регины и убегает с глаз долой.

– Яков, – говорит тетя Регина брату, – то, что касается твоих внуков, Яков…

С волнением рассказывает тетя Регина подробно о струнах разобранного пианино, и дед начинает грохотать громким смехом, так, что все поворачивают в его сторону головы.

– Яков, – выговаривает ему тетя, – Яков!

И так, от упрека к упреку, доходят они до старой-престарой темы, до забытой старинной ссоры по поводу позорного случая любви деда, связанной с вагоном поезда. Когда спор вспыхивает и суматоха усиливается, гости чувствуют себя намного лучше, каждый, как в своем доме, так, что даже дядя Герман откликается на приглашение Гейнца, и оба погружаются в беседу о стали и хлопке, при чем каждый хвалит дело собеседника. В лихорадке беседы дядя Герман забывает о своих аристократических замашках, начинает дискутировать и жестикулировать, обнаруживая сдерживаемый им изъян характера, за что мгновенно удостаивается порицающего взгляда тети Финхен. Она сидит в обществе девушек и рассказывает о своей молодости и хорошем образовании в доме владельцев прядильного дела. Дядя Лео тоже присоединяется к деловой беседе Гейнца и дяди Германа. Елена и Фердинанд сидят с тетей Розой, а дети прислушиваются к ссоре деда и тети Регины.

– Он выдает ей, – говорит Бумба.

– Так ей и надо, – отвечает Иоанна, не отрывая враждебного взгляда от креста, усыпанного бриллиантами, у тети на груди.

С большой любовью отводит Артур Леви брата в нишу окна, и с удовольствем закуривает сигару, что вызывает травму у Фриды, внесшей со служанками напитки: женщинам – ликер, мужчинам – коньяк.

– Что за семья! Что за семья! – смеется Филипп.

– Что за семья! – смеется Эдит.

Они сидят рядом и, склонив головы друг к другу, перешучиваются, по поводу дядек и теть, и до того они тесно прижаты что тетя Роза наклоняет голову, любопытствуя прислушаться к тому, о чем они говорят. Шутливое настроение царит среди всех и до того теряет сдержанность, что дядя Герман хлопает по плечу наследника фабрики «Леви и сын». И кто знает, до чего бы все дошло, если бы Фрида не вернулась и не намекнула Эдит: трапеза готова.

– Пока, Папа римский, – смеется Эдит, глядя на Филиппа влюбленными глазами, – уважаемые гости приглашаются к столу.

Начинается парад гостей к праздничному столу: Гейнц ведет под руку тетю Финхен, а Эдит – дядю Германа, Лео и Филипп подхватывают кудрявых девиц, дед – тетю Розу. А дядя Альфред идет рядом с бриллиантовым крестом тети Регины. Господин Леви кланяется вегетарианке Елене, которая полна гордостью, что рука ее сплетена с рукой любимого дяди. Всю эту уважаемую процессию замыкают Фердинанд, которому Фрида наказала следить за детьми во время трапезы, Франц впереди него, Иоанна и Бумба – по бокам. Мелодия определяет ритм движения процессии семьи Леви к своему празднованию.

Длинный праздничный стол накрыт в большой столовой с красными бархатными портьерами, блики света играют на темных дубовых стенах. Горящие глаза молодой женщины глядят на всех поверх камина. Посреди стола сверкают канделябры бабушки, в которых пламенеют высокие белые свечи. Около хрустальных рюмок – карточки с именами: карточка Гейнца – во главе стола, справа от него – отца, слева – деда. Именно он определил этот порядок. Троих Леви дед решил выделить сегодняшним вечером. У стен, с двух сторон стола, стоят служанки в черных платьях и белых тщательно выглаженных передниках и с кружевными чепчиками на волосах. А у стены, около камина, под портретом, за спиной Гейнца, его отца и деда, стоят взволнованные и празднично одетые Фрида и старый садовник. Фрида в темном шелковом платье с платком в руках, как матрона, нет более взволнованного человека в этот вечер, чем она – ведь это она вырастила Гейнца!

Дед наливает белое вино для первого тоста – Гейнцу, сыну и себе. Вступает в силу праздник, большой праздник Гейнца и фабрики «Леви и сын» – и все члены большой семьи вытягиваются в рост с рюмками в руках – в ожидании.

«Черт возьми, – смотрит Гейнц вдоль фронта замерших в священном ожидании физиономий по обе стороны стола, – то ли праздничная трапеза, то ли оздоровительная – трудно определить по выражению лиц». Перед ним мерцают свечи.

«Скорее бы это все завершилось!» – смотрит Гейнц на отца глазами, просящими милосердия.

– Уважаемые и дорогие члены моей семьи! – легкая насмешливая улыбка прячется в уголках его губ. – Я поднимаю этот первый бокал – во имя процветания нашей большой семьи, благословенной богатством и избытком талантов…

Тетя Регина поднимает голову в избытке удовольствия.

– Но и трудности у нее в избытке, дорогие члены семьи – продолжает Гейнц, – трудности дней кризиса. Страна наша не всегда добра к своим сыновьям, и дни этого кризиса…

Дед неожиданно и громко кашляет.

– …Но благословение богатства и талантов преодолевает беды и кризисы, – возвышает голос отец, – мой сын Гейнц, в руки которого сегодня переходит наследие отцов, преданный сын своей семьи. В мои молодые годы глава семьи стоял на ее страже, охраняя свой дом от опасностей безумных дней. Стоял на страже семьи материально и духовно. Сын мой будет с той же верностью стоять на страже семьи в духе наших семейных традиций, по праву рвущейся и восходящей жизненной силы, по праву веры, человеческого разума, побеждающего глупость времени. Нелегко отцу передать в эти трудные дни…

Под столом дед жмет ногу сына: «Кризисы, кризисы», – бормочет он в усы. Господин Леви улыбается и передает слово своему отцу.

– Я поднимаю бокал за здоровье основателя металлургической фабрики «Леви и сын», за смелого продолжателя этого дела в новом мире, пробивающему новый путь из дома праотцев на холме до нашего многолюдного дома в столице, от легкого хлопка к тяжелой стали. Я пью за здоровье внука, кладущего шею под ярмо новых молодых традиций, которая именно по молодости не всегда действует обдуманно, а порой склоняется к буйству, давая волю страстям. Я пью за моего сына, моего первенца, по-отечески благословляя его и по-отечески беспокоясь в надежде, что вернутся дни, которые были к нему добры, как были добры к деду. Я передаю ему эту надежду матери и отца…

Фрида за его спиной не выдерживает волнения, разражается плачем и, смутившись, прижимает платок к глазам. Господин Леви поворачивается к портрету молодой женщины над камином. Бокал немного дрожит в его руке.

– …Надежда матери, что ее первенец будет жить счастливо под сенью этого дома, который видел счастье родителей. Надежда матери, которой нет с нами.

Взгляды детей обращены к портрету матери на стене, и лорнет тети Регины тоже направлен туда. Упаси Боже, найти пороки у женщины, ушедшей на тот свет, но жена брата Якова никогда не была ей по душе. Какие глаза! Гейнц встает и чокается с отцом: