Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отсюда слухи о провокационной деятельности его агентов в рабочих кругах и легенда о вооруженной пулеметами полиции.
Лица, близко наблюдавшие Протопопова в этот период его жизни, говорят о безусловном нарушении у него нервной системы и даже психического равновесия. Другие рисуют его человеком совершенно безвольным, поддающимся обстановке, в которой ему приходилось действовать, и легко впитывающим в себя черты и взгляды лиц, его окружавших. Во всяком случае, Протопопов был полон всякого рода суеверных предрассудков и выказывал большую склонность к мистицизму, коим была заражена и вся царская семья.
Известно, например, что он вел какую-то мало выясненную переписку с неким господином по фамилии Перрен.
Этот Перрен — личность, о которой стоит сказать несколько слов для характеристики описываемого времени и его деятелей. По профессии — хиромант, он перед войной появился в Петербурге, где в кругу пустых и праздных людей стал вскоре весьма популярен. Среди посетителей этого ловкого авантюриста оказался и Протопопов, тогдашний товарищ председателя Государственной думы. Перрен предсказал ему «большую будущность».
В период войны Перрен неожиданно исчез со столичного горизонта и в 1916 г. объявился в Стокгольме. Когда Протопопов стал во главе министерства внутренних дел, он вспомнил о польстившем ему предсказателе и завел с ним переписку; его стремлением было узнать, достиг ли он уже предела прежнего предсказания и не свершится ли «еще большее». Охваченный этим желанием, министр Протопопов, несмотря на свое ответственное положение, стал хлопотать о разрешении приехать Перрену в Петроград. Но хлопоты его не увенчались успехом. Военное ведомство решительно воспротивилось этому, считая Перрена личностью весьма и весьма подозрительной.
Кто знает, какова была бы судьба этого Перрена, если бы он сумел проникнуть в Петроград и обосноваться в сферах, столь жадно и доверчиво тянувшихся ко всему таинственному…
НАКАНУНЕ ГРОЗНЫХ СОБЫТИЙ
При таких условиях 14 февраля открылась наконец давно откладывавшаяся сессия Государственной думы.
От правительства выступил министр земледелия Риттих[158] с обширными разъяснениями по вопросу продовольствия. На это разъяснение последовало несколько ответов, свидетельствовавших о наличии прежнего непримиримого настроения Думы к правительству.
В дальнейшем, однако, законодательная сессия тянулась вяло и бесцветно. Всем становилось очевидно, что настоящая жизнь уже вышла за пределы Таврического дворца и где-то на стороне организуются силы для борьбы.
Последняя попытка образумить верховную власть не дала результатов. Незадолго до открытия Думы председатель ее М. В. Родзянко представил на высочайшее имя доклад, полный горьких мыслей.
«У большинства наших союзников, — говорилось в этом докладе, — власть во время войны перестроилась согласно требованиям времени, и тем было достигнуто объединение в мероприятиях, вызываемых войною. Что же делается у нас? Правительство не сумело сплотиться само, а единение страны вселило в него даже страх… Под подозрение поставлена вся Россия! Неужели при таких условиях можно довести страну до благополучного окончания войны? — так ставил вопрос Родзянко. — Все дела, связанные с войной, правительство берется разрешать само. Думу же оно стремится занять законопроектами, имеющими отдаленное значение для грядущего мирного времени…»
В дополнение к этому письменному докладу Родзянко почти накануне открытия Думы в личной беседе с государем широко развернул картину общественных и народных настроений. Он стремился своими словами убедить императора Николая в необходимости уступок, которые, по мнению Родзянко, еще могли внести успокоение.
— Я сделаю так, как Бог положит на душу, — мистически ответил царь.
И едва ли не в тот самый день император Николай обратился к одному из своих прежних министров, числившемуся в рядах членов «Союза русского народа», с поручением написать по соглашению с Протопоповым проект манифеста о роспуске еще не собравшейся Думы.
«Как удар соборного колокола, — писал министр В. А. Маклаков императору Николаю в ответ на поручение последнего, — намечаемый взмах царской воли заставит перекреститься всю верную Россию и собраться на молитву и службу Родине… Да благословит Господь вашу решимость, государь…»
Очевидно, подходило время для решительной схватки двух течений: одного, руководимого прогрессивными общественными элементами, требовавшими во что бы то ни стало уступок, и другого, возглавлявшегося царской четой и решившегося с неодолимым упрямством противодействовать этим «опасным» домогательствам.
Между молотом и наковальней оказалось же измученное тело России…
Особое негодование в столичной среде вызвал арест членов рабочей группы, организованной при Центральном военно-промышленном комитете. Арест этот имел место в десятых числах февраля и был осуществлен по указаниям министра Протопопова. Он вызвал ряд протестов в прессе и в среде членов тогдашнего правительства.
Особенно негодовали рабочие, среди которых нашлись агитировавшие за уличное выступление. Так как в этих агитаторах можно было предполагать провокаторов и пропагандируемое ими выступление должно было во всяком случае вызвать кровопролитие, П. Н. Милюков в качестве одного из видных членов Думы обратился к рабочим с письмом, предупреждавшим их об опасности намечавшегося выступления. Пропагандируемая уличная демонстрация не состоялась, но пламя оппозиции, питавшееся общим недовольством властью, утомлением войною, необычайно возросшею дороговизною жизни и недостатком продуктов первой необходимости, разгоралось все ярче…
Население стало открыто выражать свое негодование: фабрики и заводы частично бастовали, рабочие усиленно митинговали, а общественные организации приступили к сговору о том, что делать при возникновении непредвиденных событий. Тогда-то и были названы некоторые имена из тех, кто впоследствии вошел в первый состав Временного правительства.
Характеризуя то тревожное время, можно сказать: грозовые тучи сгущались, уже доносились первые раскаты грома…
НАЧАЛО СМУТНЫХ ДНЕЙ В СТОЛИЦЕ
Император Николай, вызванный императрицей из Ставки по случаю убийства в столице Распутина, выехал обратно в Могилев лишь 23 февраля.
Он уехал один. Цесаревич Алексей остался при матери и лежал в кори. Эта же болезнь поочередно уложила в постель и царских дочерей. Императрица Александра Федоровна посвятила себя уходу за своими детьми.
Всюду в России стояла очень снежная зима. Она весьма затрудняла и без того расстроенный транспорт.
Подвоз хлеба в столицу стал ненадежным. Хотя городские запасы муки достигали еще 500 тыс. пудов, что при экономном расходовании могло обеспечить столичное население недели на полторы и даже больше, тем не менее затруднения в подвозе крайне нервировали власти и население. Вопрос о недостатке хлеба горячо дебатировался в Государственной и городской думах, в разного рода продовольственных совещаниях, острее же всего — населением на улицах и в очередях.
Уже в день отъезда императора в Могилев недовольство по поводу дороговизны продуктов и недостатка хлеба стало выливаться в уличные волнения. Слух о введении хлебных карточек и об ограничении до одного фунта количества продаваемого хлеба в сутки на человека взволновал городских жителей, которые не были приучены к лишениям и лишь впоследствии, при
