Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Как видите, автор начинает с эпитафии, которая совершенно не к месту и которая говорит о сожалении автора. Но разница между ними и нами в том, что он сожалеет, а мы радуемся нашей победе. Как видите, подход совершенно иной: от эпитафии до сплошной коллективизации – дистанция огромного размера!

Элементы природы, элементы «Тихого Дона» Шолохов применяет для всякого рода лирических отступлений и высказываний.

Даже природа фигурирует в донском и даже Новочеркасском масштабе, подгоняется под местное понимание, например:

«Изжелта грудастые тихо проплывали над Новочеркасском облака. В вешней заоблачной вышине прямо над сияющим куполом собора недвижно висел седой курчавый каракуль перистой тучи, длинный хвост ее волнами снижался и розово серебрился где-то над станицей Кривянской. Неяркое вставало солнце, но окна атамановского дворца, отражая его, жгуче светились. На домах блестели покаты железных крыш, сырость вчерашнего дождя хранил на себе бронзовый Ермак, протянувший на север сибирскую корону» (II. С. 213). Природа дана в этом отрывке в «национально-казацком» масштабе. Тут и Новочеркасск, и собор, и Ермак, протянувший на север корону, – все это дано, как под театральным прожектором, в лучах природы. Не хватает только памятника атаману Платову, который сброшен. И все эти аксессуары Шолохов втискивает незаметно в каждую пору романа. Много времени нужно для того, чтобы зачитать ряд описаний природы у Шолохова, и, надо сказать, что он в описаниях довольно однообразен: в каждом описании, во-первых, Дон – это обязательное лирическое вступление, затем «подонье», «займища» и почти обязательно – тучи, причем все это подносится с разных сторон – летом, зимою, осенью, днем, ночью, утром. Но все это представляет из себя однообразный комплекс.

Элементы природы переплетаются очень тесно со всякого рода историческими и иными моментами. Все это – штампованные аксессуары. У него много сравнений «донского масштаба» (например, «звездное займище»), а в Польше солнце тоже «как будто не Донское». В каждой фразе культивируется любовь к «тихому Дону».

Не менее любопытно описание уходящего, ушедшего и для нас, конечно, ненавистного быта. Возьмем то, что мы называем «религиозным опиумом». Он этот «опиум» описывает так: «Из церкви, через распахнутые двери на паперть, с паперти в ограду сползали гулкие звуки чтения, в решетчатых окнах праздничный и отрадный переливался свет…» (I. С. 18).

Не знаю, товарищи, вряд ли мы бы сказали с вами, что «из церкви праздничный и отрадный переливался свет». Конечно, могут возразить, что он переносит нас в ту эпоху, но это не убедительно. Да и нужно ли это «перевоплощение»?

Он не упускает случая противопоставить иногородних казачеству. Приведем пример, который, правда, касается, буржуазной части иногородних, но Шолохов одинаково отрицательно относится как к буржуазной, так и не к буржуазной.

После того, как Каледин сложил с себя власть, а за ним и все правительство, Шолохов приводит следующий инцидент:

Янов подошел немного смущенно:

– Члены правительства – не казачья часть – просит о выдаче им денег на проезд.

Каледин сморщился, кинул жестко:

– Денег у меня нет… надоело (II. С. 300).

«Идеалиста» Каледина автор противопоставляет иногородней неказачьей части, которая в эти «трагические» для Дона минуты думает о деньгах. В чем смысл этого инцидента? В противопоставлении Дона и казачества иногородним, вне зависимости от классовой принадлежности!

Вкрапленные в роман описания природы, культивирование любви к «тихому Дону» и т. д., с первых же страниц – идеализация быта, старинные песни, старинные слова, та старина, которая уже отжила к моменту войны, возрождается в романе Шолохова и поднимается нм. Тому же служат и воспоминания о прошлом не только стариков, но и революционных казаков. Вспомните о делегации Подтелкова, которая едет к Каледину. Когда казаки проезжают через Дон, они вспоминают обычай, когда они раньше, возвращаясь со службы, всегда бросали в Дон вещи. Такие моменты вкраплены в роман. И когда вы читаете о борьбе на Дону, вы видите, что автор хочет показать, что хотя борьба идет, но «родное», «донское», любовь к «тихому Дону», – все эти обычаи, старина, песни, вся эта крепкая, сочная, связанная с природой, казачья жизнь сильнее всего. Роман пропитан этим настроением.

Любовь к родине, к «тихому Дону», национальная связь объединяют, по мнению автора, казачество, вне зависимости от классовой принадлежности, объединяют самые разнообразные группы казачества. Я приведу ряд примеров.

Вот Григорий Мелехов приехал домой. «Неизъяснимо родным, теплым повеяло на Григория от знакомых слов давнишней казачьей и им не раз игранной песни» (I. С. 376).

Когда Григорий подъезжал к дому в отпуск, в нем проснулось то, что у Шолохова объединяет и Атарщикова, и Бунчука, и офицеров, и казаков. «Кровь кинулась Григорию в голову, когда напал глазами на свой курень». Воспоминания наводнили его. С база поднятый колодезный журавель, словно кликал, вытянув вверх серую вербовую руку.

– Не щипит глаза? – улыбнулся Пантелей Прокофьевич, оглядываясь, и Григорий, не лукавя и не кривя душой, сознался.

– Щипет… ды ишо как…

– Што значит – родина, – удовлетворенно вздохнул Пантелей Прокофьевич. (II. С. 279).

Другой пример – Бунчук. Бунчук – большевик, как вам известно. Бунчук наезжает домой. «От страшно знакомого запаха, присущего только этому дому, у него закружилась голова… с внезапно и остро застучавшим сердцем, через рот, как при удушьи, вдыхая воздух, Бунчук повернулся и, кинув чемодан, оглядел кухню… словно вчера ушел отсюда Бунчук». Далее следует описание встречи с матерью. «Они вошли в дом. И тут только, после пережитых минут глубокого волнения, Бунчука вновь стало тяготить пальто с чужого плеча: оно стесняло, давило под мышками, путало каждое движение. Он с облегчением сбросил его, присел к столу» (II. С. 214–215).

И Бунчука тоже обволакивает это родное, близкое, бытовое, оно его побеждает, и он сбрасывает «пальто с чужого плеча» – может быть, символическое «пальто»?

Решив участвовать в заговоре Корнилова, казачьи офицеры поют старинную песню. У Атарщикова «сбежала… холодно сверкнувшая слезинка» (II. С. 115).

Плачет Атарщиков, плачет и Григорий Мелехов. Вот перед нами подъесаул Атарщиков, который говорит: «Я до чертиков люблю Дон, весь этот старый, веками складывавшийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек – всех люблю. От запаха степного полынка мне хочется плакать». Автор любовно рисует его портрет, родинку на веке. «Из под воротника сорочки Атарщикова наивно, юношески трогательно смуглела шея» (II. С. 110).