Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

«Не одно столетие назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена национальной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю донская голубая казачья кровь хозяев и алая воронежских пришельцев – москалей и хохлов» (I. С. 137).

В этом отрывке заключаются три мысли: во-первых, что рознь между казаками и неказаками – это национальная рознь, во-вторых, что казаки – хозяева, а остальные – пришельцы и, в-третьих, что у казаков голубая кровь, а у мужиков кровь алая. Значит, казак, с точки зрения Шолохова, это существо с голубой кровью, и тот, следовательно, казак, о котором я говорил, что он повесился, продав две пары волов, тоже существо с голубой кровью!

Эти три положения являются важными моментами всех контрреволюционных донских программ. На этих трех китах держались все контрреволюционные программы на Дону в период гражданской борьбы. Развитием этих принципов в романе не является развиваемая Извариным программа казачьей самостийности. Державный круг Изварина лишь венчает то здание, которое строит Шолохов в своем романе. Но Шолохов не только сам высказывает эти положения, он эти положения приписывает абсолютно всем персонажам, в том числе и большевикам. И, я думаю, нам от этого надо отгородиться.

Вот, например, что пишет Шолохов о Григории Мелехове. По Шолохову, выходит так, что есть правда «большая, человеческая», представителем которой является Гараижа, и есть казачья, национальная. «Пришел с фронта Григорий одним человеком, а ушел другим, – пишет он. – Свое казачье, национальное, всосанное с материнским молоком, кохаемое на протяжении всей жизни, взяло верх над большой человеческой правдой» (II. С. 48). Здесь Шолохов ставит знак равенства между казачьим и национальным.

Косвенно автор даже приписывает большевикам утверждение, что казачество является особой национальностью. «Обрабатывая его (т. е. Ивана Алексеевича. – Н. Я.), думал в свое время Штокман Осип Давыдович, – пишет Шолохов, – слезет с тебя, Иван свет Васильевич, вот это дрянное национальное гнильцо, обшелушится и будешь ты, – непременно будешь, – кусочком добротной человеческой стали, крупинкой в общем массиве нашей партии. А гнильцо обгорит, слезет. При выплавке неизбежно выгорает все ненужное» (I. С. 145). Факт тот, что и большевик Штокман утверждает, что «национальное» гнильцо есть. Пусть Штокман называет это «национальное» гнильцом – не в этом суть, здесь важно признание Штокманом наличности «национального» гнильца.

По словам Листницкого, казаки «маленькая обособленная нация, по традиции воинственная, а не то, что какой-нибудь фабричный или мужицкий сброд» (II. С. 24). По существу, то же утверждает и Шолохов, для которого казак – существо с голубой кровью, а ростовские красногвардейцы и Валет – сброд.

Авантюра донского дворянства, в которую было взято казачество, представляется Шолохову явлением «исторического» порядка. Каледин, по словам автора, выступал на государственном совещании «с исторической декларацией 12 казачьих войск» (II. С. 138). «По Дону, по Кубани, по Тереку, по Уралу, по Уссури – читаем мы – по казачьим землям от грани до грани, от станичного юрта до другого черной паутиной раскинулись с того дня нити большого заговора» (II. С. 138).

Нам известна роль во всероссийской контрреволюции этого представителя донского дворянства, связанного с дворянством всей России. Его декларация была контрреволюционной декларацией дворянства, искавшего в казачестве опоры, а с точки зрения Шолохова – это «историческая декларация» не дворянства, а 12 казачьих войск. Он пишет: «по Дону, по Кубани, по Тереку»… «по казачьим землям», здесь важно утверждение: «по казачьим землям», которое объединяет не только Донское казачество, но объединяет казачество всей России.

Утверждение казачества как особой национальности Шолохов вкладывает в уста всех. Пантелей Прокофьевич говорит: «Ты должен уразуметь, што казак – он как был казак, так казаком и останется. Вонючая Русь у нас не должна править» (II. С. 288). По мнению Листницкого, Атарщиков «увязывает национально-казачье с большевистским» (II. С. 124). У Ивана Алексеевича «всосались и проросли сквозь каждую клетку его костистого тела казачьи традиции» (I. С. 150). Слово «мужик» для него – ругательство. Мохов затравил собаками сына Митьку, для которого слово «мужик» было ругательным. Его отбили казаки (II. С. 120–123). А вот разговор Штокмана с казаками:

– Я-то казак, а ты не из цыганов?

– Мы с тобой обое русские.

– Брешешь! – раздельно выговорил Афонька.

– Казаки от русских произошли. Знаешь про это?

– А я тебе говорю, – казаки от казаков ведутся.

– В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками…

– Иди-ка ты, милый человек, своим путем, – сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей безрукий и заморгал чаще.

– Сволочь поселилась… Ишь поганка, в мужики захотел переделать! (I. С. 135–136).

Проще говоря, все – и Листницкий, представитель дворянства, и представители кулачества, и представители рядовой казачьей массы и сам автор и большевик – Штокман, – все утверждают, что казачество есть особая национальность. Это положение чрезвычайно важно, потому что это неверно, а во-вторых, что это, по сути дела, контрреволюционно. Это та платформа, на которой стояли и до которой даже не всегда договаривались все контрреволюционные группы дворянской и кулацкой части казачества.

Прикрываясь защитным цветом «объективности» и психологического реализма, Шолохов протаскивает официальную идеологию. В упомянутой книге Краснов писал: «Быть донским казаком. – Какое великое это счастье»! Шолохов пишет, что «Григорий честно берег свою казачью славу» (II. С. 441), «крепко берег казачью честь» и т. д.

Обратимся мы теперь к описанию у Шолохова природы. Начнем с эпиграфа. «Тихий Дон» начинается с очень многозначительных строк. Конечно, очень часто читатель не придает значения тому, что пишет автор за пределами первой главы. Но эпиграф создает, во-первых, настроение, является эмоциональным воздействием, а с другой стороны, направляет читателя, вводит его в круг идей автора. Вот с каких строк начинает Шолохов свой роман:

Не сохами-то славная землюшка наша распахана…Распахана наша землюшка лошадиными копытами,А засеяна славная землюшка казацкими головами,Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами.Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,материнскими слезами.

Как видите, автор начинает с эпитафии, которая совершенно не к месту и которая говорит о сожалении автора. Но разница между ними и нами в том, что он сожалеет, а мы радуемся нашей победе. Как видите, подход совершенно иной: от эпитафии до сплошной коллективизации – дистанция огромного размера!