Последнее волшебство - Мэри Стюарт

– Ее мне довольно, даже без всего остального. И, пригнувшись, прижала губы к моим губам. После того как она заснула, я еще лежал и смотрел на луну: полная и яркая, она словно застыла на месте в раме окна. И вспомнилось мне, как давным-давно, ребенком, я верил, что, если вот так глядеть на луну, исполнятся твои самые горячие мечты. О чем я тогда мечтал: о провидческом даре, служении, любви, – я уж и не помнил. Все это осталось в прошлом. Теперь самая моя горячая мечта покоилась подле меня, объятая сном. Ночь, пронизанная лунным светом, не содержала будущего, спала без видений. И только звучали, как шепоты прошлого, отдельные голоса.

Голос Моргаузы, ведьмы, изрыгающей на меня свое проклятье: «А тебе так уже не страшны женские чары, принц Мерлин? В конце концов и ты попадешься». И, заглушая ее, – голос Артура, рассерженный, громкий, исполненный любви: «Я не желаю, чтобы тебе причиняли зло». А потом: «Ведьма или не ведьма, любишь ты ее или нет, она получит от меня по заслугам».

Я прижал к себе ее юное тело, бережно поцеловал спящие веки. И произнес, обращаясь к призракам, к голосам, к пустому лунному свету: «Срок настал. Отпустите меня с миром». И, предав душу мою в руки бога, направляющего меня все эти годы, приготовился погрузиться в сон.

Это – последняя в моей памяти правда; все прочее – лишь видения в непроглядной тьме.

2

Маленьким, когда я жил в Маридунуме, я спал со своей нянюшкой во флигеле для слуг во дворце моего деда. Наша комнатка находилась в нижнем этаже, а за окном росло грушевое дерево, в ветвях которого по вечерам заводил песенку дрозд, а потом на небе загорались звезды, совсем как маленькие светочи среди листвы. Я, бывало, подолгу лежал в ночной тиши и любовался ими, прислушиваясь, когда же раздастся музыка сфер, которую, как мне говорили, издают звезды, вращаясь в небесах.

И вот теперь я ее услышал. Укутанный в теплые покровы, я лежал, как можно было догадаться, в паланкине, который мерно покачивался на ходу под ночным небом. Меня обнимала глубокая тьма, и лишь высоко вверху, где изгибался небесный свод, плыли мириады золотых огоньков, и каждый мелодично звенел, как крохотный колокольчик. Я был одно с землей, которая качалась и пульсировала в лад с биением моего сердца, и одно с великой тьмой, которая стояла надо мною. Может быть, у меня даже были закрыты глаза. Последнее мое видение, смутно подумалось мне, и моя сбывшаяся мечта. Ведь я всегда мечтал услышать перед смертью музыку, которую издают звезды...

Потом я осознал, где нахожусь. Меня окружали люди – я слышал приглушенные голоса, но они долетали до меня словно бы издалека, как бывает, когда горишь в лихорадке. Слуги опускали и поднимали паланкин, я ощущал тепло их рук, а то, что казалось мне пульсом, – это был стук их подошв по земле. И было это не видение под музыку сфер – просто беспомощного, вполне земного больного старца медленно, осторожно везли домой, а он был нем и недвижен. И музыка сфер была на самом деле всего лишь позвякиванием бубенчиков на упряжи мулов.

Сколько это продолжалось, я не могу сказать. Наконец после долгого подъема паланкин выровнялся. Меня приветливо встретил огонь под теплыми сводами. Здесь были еще какие-то люди, отовсюду слышались голоса, кто-то плакал. И я каким-то образом понял, что после еще одного приступа падучей болезни меня доставили в Брин Мирддин.

Потом опять все спуталось. Иногда мне казалось, что я все еще путешествую вдвоем с Вивианой – показываю ей улицы Константинополя или гуляю с нею по горам под Бейрутом. Она приносит мне питье, которое сама сварила, подносит прямо к губам. Но это не чаша, это ее губы на моих губах, у них вкус земляники, и они шепчут надо мной заклинания, а пещеру наполняет ароматный дым – это она бросает в огонь пригоршни благовоний. Всюду свечи, в их мягком колеблющемся сиянии на камень при входе в пещеру спустился и сел мой сокол и ждет, когда бог дыхнет и взъерошит его перья. У жаровни с угольями сидит Галапас и чертит для меня в пыли первую карту, а рядом, вот сейчас, стоит на коленях мальчик Ниниан и внимательно разглядывает ее своими нежными, задумчивыми глазами. Тут он поднял голову, и оказалось, что это Артур, горячий, нетерпеливый, десятилетний, а вот Ральф, молодой и нахмуренный... а вот, наконец, и мальчик Мерлин, входящий по слову своего учителя в кристальный грот. Тут наплывали видения, они снова разворачивались передо мной, зыбкие сны, которые впервые ворвались в детскую голову вот в этой самой пещере. Но теперь Вивиана держит меня за руку и смотрит их вместе со мною, все, до мельчайшей звездочки; а потом она даст мне испить укрепляющего снадобья, и тогда Галапас, и мальчик Мерлин, и Ральф, и Артур, и Ниниан блекнут и пропадают, как призраки, ведь призраками они и были. Остаются только воспоминания, но они отныне и навсегда принадлежат ей, как прежде принадлежали мне одному.

Между тем, неощутимо для меня, проходило время, дни сменялись днями, а я все лежал в сумеречном царстве, скованный, недвижный телом и с лихорадочно работающим воображением. И прилежно, неуклонно, как пчела вытягивает мед из цветка, волшебница Вивиана высасывала у меня по капле мед моей жизни.

Однажды на заре, когда на воле звонко распевали птицы и теплый летний ветерок занес в пещеру ароматы цветов и свежего сена, я очнулся от долгого сна и почувствовал, что болезнь отпустила меня. Время сновидений миновало, я жил и бодрствовал.

И при этом я был совершенно один и находился в полной темноте – лишь узкий луч света пробивался сквозь нагромождение камней, которыми они завалили выход из пещеры, перед тем как уйти и оставить меня в моей гробнице.

У меня не было возможности определить, сколько времени я пролежал замертво. Мы прибыли в Регед в июле, и сейчас, судя по всему, тоже был разгар лета. Три недели, самое большее – месяц?... Если бы дольше, я бы сейчас совсем обессилел. Все это время, покуда я не забылся последним глубоким сном, который, должно быть, сочли смертью, за мной ухаживали и поддерживали мои силы моими же снадобьями и отварами, так что хоть члены мои затекли и ослабли, я чувствовал себя теперь вполне здоровым. Сдвинуть хотя бы один камень, которыми было завалено устье моей пещерной гробницы, я, конечно, не мог, но не исключалось, что мне удастся привлечь внимание кого-нибудь из прохожих. Перед пещерой с незапамятных времен находилось святилище, и люди нередко поднимались вверх по оврагу, чтобы оставить приношения богу, покровителю здешнего волшебного источника. Возможно, теперь, зная, что здесь похоронен Мерлин, который диктовал свою волю Верховному королю, но жил среди них и, не жалея ни времени, ни искусства, исцелял их и их скотину, возможно, что теперь люди станут поклоняться этому месту с еще большим рвением. Пока он был жив, они являлись что ни день, принося пищу и вино, и, уж конечно, не перестанут нести свои дары, когда надо задобрить дух умершего.