Последнее волшебство - Мэри Стюарт

Естественно, я подумывал и о том, чтобы развести в пещере настоящий огонь в надежде, что дым, выходящий из холма, привлечет внимание людей; но против этого было два соображения. Во-первых, жители окрестных мест привыкли каждый вечер видеть, как над холмом поднимаются тучи летучих мышей, похожие издалека на столбы дыма; а во-вторых, у меня было мало топлива. Оставалось только беречь на зиму мои скудные запасы и ждать, пока кто-нибудь подымется по оврагу к святому источнику.

Но никто не подымался. Двадцать дней, тридцать, сорок отсчитал я насечками на палочке. Я с огорчением убедился, что простые люди, так охотно являвшиеся помолиться духу источника и принести дары живому человеку, который исцелял их недуги, умершего волшебника боятся и предпочитают не приближаться к полому холму, где поселились, по их понятиям, новые духи. А поскольку тропа, проходящая по оврагу, кончается у входа в пещеру, где бьет источник, мимо тоже никто не проезжал. Так что никто не появлялся по соседству от моей гробницы, кроме птиц, чьи голоса до меня доносились, и, наверное, оленей, да еще однажды ночью я услышал, как лиса – а может быть, волк – обнюхивает камни, завалившие вход.

Так проходили дни, обозначенные рядом насечек, а я по-прежнему был жив и даже – что давалось все труднее, – всеми доступными мне способами преодолевал страх. Писал, строил планы, как вырваться на свободу; хозяйничал; и, не стыжусь признаться, коротал ночи – а иногда и безнадежные дни – с помощью вина, а то и сонного зелья, притуплявших чувства и скрадывавших время. Я не поддавался отчаянию – существуя словно бы по ту сторону смерти, я держался, как за веревочную лестницу, спущенную сквозь окно у меня над головой, за такой ход мыслей: я всегда повиновался моему богу, от него получал магическую силу и обращал ее на службу ему же; теперь она перешла от меня к моей юной возлюбленной, она ее у меня отняла; но, хоть жизнь моя, казалось бы, кончилась, мое тело, неизвестно почему, не было предано ни огню, ни земле. И теперь я жив, вновь силен телом и духом и нахожусь пусть в заточении, но в своем полом холме, посвященном моему богу. Неужели во всем этом нет предназначения и цели?

С такими мыслями я однажды отважился забраться в кристальный грот.

До сих пор, ослабевший, лишенный, я знал, магической силы, я не решался вновь очутиться там, где меня посещали видения. Но однажды, просидев несколько часов в темноте – мой запас свечей подходил к концу, – я все-таки взобрался на каменный уступ в дальнем конце главной пещеры и, согнувшись, пролез в хрустальный полый шар.

Меня вели лишь приятные воспоминания о прошлом могуществе и о любви. Света я с собой не взял и не ожидал ничего увидеть. А просто, как когда-то мальчиком, лег ничком на острые грани кристаллов и погрузился в плотную тишину, наполняя ее своими мыслями.

Что это были за мысли, я не помню. Может быть, я молился. Но не вслух. Через некоторое время я почувствовал – как в непроглядной ночной тьме человек не видит, а вдруг ощущает наступление рассвета – какой-то отзыв на свое дыхание. То был не звук, а лишь еле уловимое эхо, словно рядом пробудился и дышит невидимый призрак.

Сердце у меня заколотилось, участилось дыханье. То, другое, дыханье тоже стало чаще. Воздух в гроте тихо запел. По стенам хрустального шара побежал, отзываясь, такой знакомый ропот. Слезы слабости переполнили мне глаза. Я произнес: «Так, значит, тебя привезли и поставили на место?» И из темноты мне отозвалась моя арфа.

Я пополз на этот звук. Пальцы коснулись живой, шелковистой деревянной поверхности. Резной край рамы лег мне на руку, как рукоять великого меча у меня на глазах не раз ложилась в ладонь Верховного короля. Я, пятясь, вылез из грота, прижимая арфу к груди, чтобы заглушить ее жалобный стон. И ощупью пробрался обратно в свое узилище.

Вот песнь, которую я сложил. Я назвал ее «Песнь погребенного Мерлина».

Куда ушли они в сиянии –

Свет солнца, и большой ветер,

И бог, отвечавшие мне

Сверху, от небесных звезд,

И звезда, лучившаяся для меня,

И голос, говоривший со мной,

И сокол, указывавший мне путь.

И щит, укрывавший меня?

Ясен путь к воротам,

У которых все они ждут меня.

Я верю, что они ждут меня.

День померк,

Ветер утих,

Все, все ушло в сиянии,

Один я остался.

Что проку призывать меня?

Ведь у меня нет ни щита, ни звезды.

Что проку преклонять передо мной колена?

Ведь я – всего лишь тень

Его тени.

Всего лишь тень

Звезды, которая упала

Давным-давно.

Ни одна песнь не родится целой и законченной с первого запева, и я сейчас не помню, сколько раз я ее спел, прежде чем осознал, что слышу какой-то необычный звук, словно бы стучавшийся мне в душу вот уже на протяжении нескольких куплетов. Я подождал, пока замрут певучие звуки, легонько прижал ладонью струны и прислушался.

В безжизненном молчании громко стучало мое сердце. Но сквозь этот стук я слышал еще какое-то отдаленное биение, словно бы доносящееся из глубины холма. И не удивительно, что первые мысли, посетившие меня, так давно отрезанного от обычных дел мира, были окрылены древними поверьями: я подумал о Ллуде, властелине Потустороннего мира, о конях Дикой охоты, о тенях, обитающих в полых холмах... Вот и смерть моя наконец пришла тихим вечером на исходе лета? Еще через мгновение я уже понял правду – но поздно.

Это был путник, которого я так давно ждал и отчаялся дождаться. Он въехал на вершину холма, остановился у расселины в скале, где был мой «верхний свет», и слышал, как я пел.

Стало тихо, только слышно было, как нервно ударяет копытами по камню, переступая с ноги на ногу, его лошадь. А потом раздался человеческий голос:

– Эй, есть тут кто?

Я уже отбросил арфу и, торопясь, пробирался в дальний грот, откуда шла наружу шахта. На ходу я пытался крикнуть, но у меня колотилось сердце, в горле пересохло, и это удалось мне не сразу.

– Это я, Мерлин! Не бойся, я не призрак, я жив, но заключен в пещеру. Пробей мне выход, именем короля! – выкрикнул я наконец.

Но мой голос был заглушен грохотом. Можно было догадаться, что случилось. Лошадь путника, почуяв, как это свойственно животным, что-то необычное: человека под землей, странные звуки из расселины в скале, может быть, даже мое волнение, – с громким ржанием шарахнулась прочь, и из-под копыт у нее, будя эхо, посыпались комья земли и камни. Я крикнул еще раз, но всадник то ли не слышал, то ли доверился чутью лошади и тоже испугался, только дробно застучали копыта, покатились камни, и всадник сломя голову ускакал прочь. Кто бы он ни был, его можно было понять: даже если он не знал, чья гробница находится внизу под холмом, ему, конечно, известно, что эти холмы считаются священными, и услышать в сумерки пение, доносящееся изнутри такого холма...