Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич

«Отношение к Фрунзе у нас было самое хорошее, хотя он довольно путался, — заметил как-то В.Молотов. — Помню, что он дружил с Иваном Никитичем Смирновым — это правая рука Троцкого. ...Пошел я как-то в гостиницу «Националь», — вспоминал Молотов, — к этому Смирнову. Прихожу — сидят Смирнов, Фрунзе, Аросев... Вот Фрунзе с этим Смирновым... Фрунзе был довольно запутанный человек. ...Фрунзе был хороший человек. Иногда он недостаточно учитывал сложность момента»'1.

Некоторые примечательные штрихи к характеристике М.Фрунзе просматриваются и в хорошо «отцензуренных» воспоминаниях генерала М.Бонч-Бруевича. «Примерно в час дня в штаб прибыл Фрунзе, — вспоминал старый генерал. — Михаила Васильевича я видел впервые, и он сразу привлек меня своим открытым взглядом и обросшим курчавящейся бородой простым русским лицом. Командующего Туркестанским фронтом сопровождал конвой, почему-то одетый в ярко-красные шелковые рубахи при черных штанах. Эта наивная пышность никак не вязалась ни со скромными манерами Фрунзе, ни со всем его обликом профессионального революционера, и я отнес ее за счет необходимости хоть чем-нибудь удовлетворить восточную тягу к парадности и украшениям»1.

Лица, близко знавшие Фрунзе, свидетельствуют, что «еще в детстве, когда его спросили, кем бы он хотел стать, сказал: «Генералом!»911 912. Конечно, это была шутка, однако «старший брат Костя (тоже, разумеется, в шутку) иногда обращался к нему со словами «Ваше превосходительство»913. Все это обнаруживает, несомненно, некоторый, порой полушутливый, оттенок тщеславия. Однако за легким налетом тщеславия некоторые мемуаристы просматривали и честолюбивые настроения Фрунзе.

Интерес к воинской славе у М.Фрунзе, по свидетельству окружающих, обнаружился еще с юности. Он рано проявлял внимание к биографиям выдающихся полководцев, их походам, сражениям. Он любил оружие, но вопреки устоявшимся и недостоверным слухам, кажется, ни разу не использовал его против людей, даже в боевых экстремальных ситуациях914. Будто бы боялся убивать при наличии несомненной отваги, храбрости и готовности к самопожертвованию. И в последующие годы он проявлял особое пристрастие именно к военному делу и военным вопросам0. Это могло, в определенных обстоятельствах, стать предпосылкой к развитию воинского честолюбия.

«Старый революционер, видный командир Гражданской войны, Фрунзе был очень способным военным, — вспоминал бывший секретарь Сталина Б.Бажанов. — Человек очень замкнутый и осторожный, он произвел на меня впечатление игрока, который играет какую-то очень большую игру, но карт не показывает. На заседании Политбюро он говорил очень мало и был целиком занят военными вопросами»1. Бажанов считал, «что Фрунзе видит для себя в будущем роль русского Бонапарта», добавляя, что «Сталин разделял мое ощущение»915 916.

Разумеется, к воспоминаниям сталинского Секретаря-невоз-вращенца следует относиться осторожно. В ряде случаев в них обнаруживаются неточности — явное следствие попавших на страницы воспоминаний слухов, чужих, весьма субъективных мнений. И в данном случае, рассуждая о скрытом «бонапартизме» Фрунзе, Бажанов, очевидно, передавал сложившееся у Сталина и в околосталинеких кругах мнение, которое В.Молотов интерпретирует в несколько завуалированной форме: «В то время из военных он был, пожалуй, наиболее сильным»917. Однако впечатление о Фрунзе как о «сильном» в военно-политическом отношении человеке, если сопоставить серию нескольких весьма существенных фактов из его военно-политической биографии, оказывается неоднозначным.

Коща «для разоружения кавалерийских частей, якобы завязавших сношения с басмачами, Фрунзе предложили скрытно окружить мятежные отряды во время совещания с их предводителями», он возмутился, «назвал этот план вероломным и... согласился»918 919. Протесты Фрунзе были проигнорированы, когда по прибытии из Туркестана в Москву ВЧК подвергла обыску его поезд в поисках «награбленных туркестанских сокровищ»0. Когда в октябре 1920 г. от командования 6-й армией был отстранен его близкий друг и давний соратник К.Авксентьевский, с мнением протестующего М.Фрунзе не посчитались. И он согласился920. 11 ноября 1920 г. он в обращении к «чинам» врангелевской армии «гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу»921. Однако тотчас последовало крайнее недовольство Ленина, а затем небывалые дотоле массовые казни оставшихся в Крыму бывших офицеров врангелевской армии. И Фрунзе не проявил никакой заметной протестующей реакции. Внешнюю полнейшую безучастность обнаружил М.Фрунзе и тогда, когда начала проводиться широкомасштабная «чистка» высшего комсостава ВСУК и УВО во второй половине 1923 г. Смещение с занимаемых должностей Н.Соллогуба, А.Андерса, Н.Махрова и др. и назначение на должность его начальника штаба высокопоставленного сотрудника Украинского ГПУ Р.Лонгвы также не вызвали со стороны Фрунзе заметного протеста. А ведь, в частности, полковника Генштаба А.Андерса он знал хорошо, давно, еще с 1919 г., как почти бессменного работника его штаба, которого он высоко ценил как специалиста, сопровождавшего его в «турецкой миссии» 1922 г.2. В равной мере странной оказывается покорность, с которой Фрунзе против своей воли «лег на операционный стол». Я ограничился лишь некоторыми фактами. Число их можно увеличить, познакомившись с более пространными биографическими очерками, посвященными Фрунзе.

Впрочем, до 1924 г. по своему влиянию и авторитету в войсках Фрунзе уступал и Троцкому, и Тухачевскому. Это было хорошо заметно в период дискуссии о «военной доктрине Красной Армии» в 1921 —1.922 гг. по тексту полемических публикаций. «Склоняя» М.Фрунзе, военные публицисты критиковали его взгляды, однако от критики М.Тухачевского не только воздерживались (за исключением Л.Троцкого и его ближайшего единомышленника Д.Петровского), но в определенном смысле опирались на него как на один из признанных высших авторитетов Красной Армии'921. Это лишний раз указывает на еоциоменталь-иую ситуацию в военных кругах в первой половине 20-х годов, заметно отличающуюся от той, которая начала складываться после 1924 г., возвышая авторитет Фрунзе с одновременным и заметным снижением авторитета не только Троцкого, но и Тухачевского.

Представление о Фрунзе как о «сильном» политическом деятеле в военной элите вполне сформировалось к осени 1925 г. Косвенно оно обнаруживается и в слухах о его внезапной и криминально-загадочной смерти. Выразительным свидетельством такого рода может служить фрагмент из письма Б.Николаевского Б.Суварину. «Между прочим, — сообщал Б.Николаевский, — встретил человека — профессор Военной академии имени Фрунзе, — который рассказал, что Тухачевский (они были товарищами по Михайловскому училищу) ему в 1925 г. говорил, что «операция» у Фрунзе была убийством, совершенным с согласия самого Фрунзе, чтобы избежать разоблачения, так как раскрылись-де его связи с охранкой... Рассказчик заслуживает полного доверия. Не хвастун, действительно хорошо знал Тухачевского»1.

Приведенная информация в данном случае интересна не как повод для соблазнительных рассуждений о «таинственной смерти командарма Гаврилова»922 923, но как свидетельство о слухах, муссировавшихся в военных верхах. Именно тогда представителям военной элиты, таким, как Тухачевский, было, вероятно, не совсем понятно, почему такой казавшийся политически «сильным», независимым и весьма самостоятельным деятель, как Фрунзе, «покорно» лег на операционный стол без особой на то необходимости, зная о возможности смертельного исхода операции.

Кем-то пущенный слух о его связях с охранкой должен был, очевидно, дать его непонятному для «генералов» поведению, не свойственному натуре и политической репутации Фрунзе, более ши менее логичное объяснение. Однако, не ставя перед собой задачу «расследования» источников данного слуха, думаю уместным высказать предположение, что, учитывая и несомненное влияние свойств личности и характера Фрунзе, его поведение в политически и военно-политически ответственных ситуациях могло быть обусловленным и прямым давлением на него с использованием, быть может, и каких-то компрометировавших его документов или фактов биографии.