Колея к ржавому солнцу - Денис Воронин

– Война началась, что ли? – спрашивает он сам себя и качает головой.

Инга уже знает, что угнанный у нее «BMW» найден в заброшенном трамвайном парке на Юго-Западе. Рядом с «BMW» – четыре трупа с огнестрельными ранениями. Полицию вызвал чудом уцелевший сторож. Пока там работает дежурная опергруппа, но всем ясно, что это преступление связано с двойным убийством в гараже. Не завтра, так послезавтра все трупы оптом достанутся Артемьеву. Но это завтра. Или послезавтра. А сейчас можно отсидеться, выпить еще водки, чтобы на утро проснуться с головной болью. А можно поехать в трамвайный парк и помочь в поиске убийц по горячим следам, что и собирается сделать Артемьев. «Или путаться под ногами», – думает Инга, разглядывая ветхозаветный профиль спутника.

Они ждут зятя Артемьева в баре «Dead Editors».

Артемьев вместе со всем своим большим семейством живет где-то рядом, на Фонтанке. У зятя есть автомобиль, на котором он может отвезти их с Ингой на Юго-Запад. Прямо из «Копов» Артемьев звонит родственнику, будит его посреди ночи и, коротко объяснив ситуацию, говорит, чтобы собирался. Видимо, приученный не перечить тестю зять соглашается. Говорит, что будет минут через двадцать.

Встречное предложение Инги взять такси «грешник» в исполнении Де Ниро отметает с ходу:

– Лучше своим ходом. А пока подождем.

Но Инга не хочет ждать в «Копах». Ни в зале, где стоит дым коромыслом. Ни тем более в подсобке Захара, где на нее наваливаются воспоминания об их совместном походе на концерт «Dale Cooper Quartet», как это было и чем все закончилось. К ее удивлению, Артемьев соглашается перебраться в другое место, где потише и можно выпить кофе, чтобы попытаться протрезветь. Или он просто хочет успеть выкурить сигарету между двумя заведениями. Они выходят на зимнюю улицу. С люминесцентного неба осыпается снег. В витринах на Захарьевской сплошная темень, всё, кроме «Копов», закрыто.

Звонит зять Артемьева и говорит, что машина не заводится.

– Ну и что ты предлагаешь, пешком мне идти? – спрашивает у него опер и завершает вызов. Он говорит Инге: – Чего в нем Нинка, дочка, нашла, не понимаю. Вялый как беженец. Все в компьютере сидит… Сейчас заведется и подъедет… Пойдем пока, прогуляемся. Может, кафе какое и вправду найдется…

Инга думает, что правильно сделала вечером, надев в клуб джинсы и ботинки на толстой подошве, а не платье и сапоги на высоком каблуке, как Лерка. Далеко бы она сейчас уковыляла по морозу и по обледеневшему тротуару.

Единственный плюс от этой полуночной прогулки в том, что с каждым шагом она все дальше и дальше от Захара. Сто лет бы еще его не видеть. Это хоть как-то примиряет Ингу с холодом и пьяным спутником. Хорошо, не пристает. Артемьев, будто прочитав мысли девушки, разражается монологом, смысл которого, что «за пятьдесят три года процесс ебли давно осточертел». Вот и славненько, решает Инга. Но ситуация все равно удивительная, и Инга старается отнестись к ней философски.

В итоге они умудряются догулять до Жуковского и сесть в «Редакторах». Основная часть субботнего контингента схлынула, и весь вечер отлетавший торпедами персонал нехотя улыбается новым посетителям. Бородато-усатый бармен варит две чашки эспрессо. Пока он возится с кофемашиной, Инга разглядывает принт у него на спине – две большие перекрещенные спички, пылающие как факелы. Поставив перед ней с Артемьевым кофе, бармен отходит в сторону и осторожно изучает их. Инга будто видит себя со стороны. Парочка они, что ни говори, странная. Красивая, но почти безобразно, с точки зрения простого обывателя, постриженная девушка в норке и видавший лучшие времена пьяный дядечка в линялом, как из «секонда», анораке. Дуют кофе, уткнувшись в чашки. Почти не разговаривают. Расплачивается девушка.

– Все хотел спросить, – произносит вдруг Артемьев, обращаясь к Инге: – У твоего парикмахера прямо в процессе поломалась машинка для стрижки волос?

Инга отвечает, как он, наверное, не ждет:

– А ты смешной. Честно.

«Грешник» умолкает. Проходит еще четверть часа, прежде чем у него звонит телефон.

– Да?.. Хорошо, сейчас, – опер убирает трубку в карман и говорит Инге: – Подъехал.

* * *

Артемьевский зять, какой-то совершенно бесплотный очкарик, высадил их возле составленных в кучу автомобилей, некоторые из них подсвечивали темноту собственными фарами. В лучах фар косо летел усилившийся снег, то и дело мелькали силуэты людей.

– Обратно такси заказывайте, – проговорил зять на прощание и, дождавшись, пока Инга выберется с заднего сиденья, с металлическим скрежетом стал разворачиваться на «логане».

– Обратно метро будет работать, тупила горемычный, – пробормотал Артемьев, наблюдая за маневром. – Ушатал свой «лохан», а кредит за него еще год выплачивать…

Он сделал Инге знак следовать за ним и двинулся на свет, пробивающийся поверх бетонного забора. Проходя мимо выводка автомобилей, два из которых – кареты скорой помощи.

– Стой! Сюда нельзя! – шагнул наперерез Артемьеву кто-то в форме, но его остановили окликом сзади:

– Свои! Пропусти!

За забором, из распахнутых ворот низкорослого ангара в снежную тьму бил свет, и на секунду Инге показалось, что она по узкой темной улочке вышла к краю центральной площади Старого города где-нибудь в Таллине, где по периметру стоят подсвеченные дворцы, а в центре – рождественская елка. Но минуту спустя, в здании, оказавшемся чем-то вроде трамвайного депо, это ощущение пропало. Ему на смену пришло понимание, что Инга внутри абсолютно другой жизни. Жизни, которую она, любительница путешествий и танцев, знала лишь понаслышке и по телевизионной картинке, транслируемой по НТВ. А другие люди живут этой жизнью, знают ее со всех сторон, она для них – рутина и обыденность.

Прямо сейчас эти люди что-то фотографировали, осматривали и обыскивали убитых, обводили трупы мелом. Другие, похожие на первых, но в одежде, приближенной к медицинской униформе, деловито упаковывали тела в черные мешки, перекладывали их на носилки и уносили.

– Следов и улик – выбирай на вкус, – вместо приветствия сказал подошедший к ним коллега Артемьева.

В рыжей дубленке с грязно-белыми отворотами и в «рибоках», сравнительно молодой, он при этом выглядел сильно потрепанным, будто служба в полиции забирала год жизни за два. Когда он приблизился ближе и невзначай дыхнул на Ингу перегаром, та поняла главную причину нетоварного вида опера.

– Подарочек нам к Двадцать третьему февраля, да, Олегыч? – спросил опер у старшего товарища.

– А что ты хотел, Леня? Чтобы они рядом со жмурами оставили тебе дезодорант или гель для душа?

– Да хотя бы бутылку клюквенной «Финляндии», – ухмыльнулся Леня.

– Ты и без того хороший, какая тебе клюквенная?

– Так выходные. Не дадут, злодеи, отдохнуть по-человечески… Да ты