Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

сделал с Императрицей первый тур, а последующие — с иностранными принцессами и дамами из дипломатического корпуса. Я танцевала с принцем Александром Баттенбергским, который тогда еще занимал трон Болгарии. Высокого роста, с красивой внешностью, он был очень обходительным и галантным кавалером, но даже при первом поверхностном знакомстве был заметен его явный снобизм. Он хвастался, что давал Царю советы по организации этого бала, а когда говорил об умершем Императоре, то постоянно называл его «mon oncle»[989]. Там я встретила также принца Фердинанда Кобургского, который позднее сменил Баттенберга на болгарском престоле. Он был поручен великой княгине Ольге[990] ее старшей сестрой, герцогиней Кобургской, поэтому с ним обращались как с членом семьи. Мне тоже представился случай позавтракать с ним у великой княгини. Тогда он был еще очень юн и производил незначительное впечатление: его политические таланты проявились много позднее. Освящение храма Спасителя[991] стало кульминацией коронационных торжеств. Особенно великолепным было шествие вокруг церкви с массой молящегося народа, церковным пением и звоном колоколов. Моя соседка, австрийская графиня, все время пребывала в полном восторге и не уставала повторять: «Это так величественно!» В эти дни мы почти не снимали придворных платьев, только в годовщину смерти Королевы-матери[992] празднества прекратились и семья Императора без свиты отправилась в Троице-Сергиеву лавру. Грандиозные празднества закончились военным парадом на Ходынском поле, после которого гости поехали в Петровский дворец; там Император принял представителей городских властей и держал перед ними замечательную программную речь[993].

Итак, коронация не только прошла благополучно, но и поражала такой пышностью и блеском, что даже иностранные гости пребывали в состоянии постоянного изумления. Многие из них опасались увидеть мятежный народ и тяжелое ярмо деспотизма, вместо того они стали свидетелями достойного праздника, на котором народ имел свободный доступ к Царю. Монсеньор Ванутелли, среди всего прочего, сказал мне тогда при прощании: «Я не был готов к тому, что увидел! Это великолепное утверждение монархической власти настолько грандиозно, что я могу сравнить коронацию российского Императора лишь со словами благословления urbi et orbi[994] святого Папы, произнесенными им с высоты собора Святого Петра». Однако вскоре нам пришлось убедиться, что это праздничное веселье не отвечает истинному положению дел, а наступившие затем будни принесли много горьких разочарований. Если бы реформы, к которым тогда только-только приступили, проводились серьезно и последовательно, то, вероятно, выбили бы у революционного движения почву из-под ног или, по крайней мере, удержали бы приток к нему новых антигосударственных сил, но психологически подходящий момент был опять упущен. Ближайшие советники Императора, Победоносцев и граф Толстой, не были согласны с выбранным либеральным направлением, и их взгляды получали особенную поддержку Императора, который был не расположен ни к каким компромиссам и желал осуществлять свои планы скорее на основе произвола, чем действительно народного представительства. Конечно, последствия этих ошибок всё равно должны были со временем проявиться. Но в то время казалось, что все действительно довольны восстановленным порядком, и тревоги отошли на задний план.

VIII

Новый режим. — Победоносцев против всех реформ. — «Триумвират». — Политический салон госпожи Нелидовой. — Возвращение к автократии. — Ультиматум революционеров Императору. — Ментир-Паша. — Угрызения совести одного принца. — Политика в Карлсбаде. — Смерть моей матери. — Придворные интриги

Столица все еще была охвачена страхом и беспокойством. То, что молодая императорская пара, по настойчивой просьбе Баранова, отсутствовала на траурном богослужении в Петропавловской крепости, производило удручающее впечатление[995]. Каждый день возникали все новые слухи и предположения и все не спадало общее напряжение. Естественно, самый большой интерес вызывал вопрос, какой курс выберет новый режим. Стоим ли мы на пороге эпохи усиления реакции? На первом заседании Совета министров[996] Лорис-Меликов представил на рассмотрение проект, который был подписан Александром II в день его гибели. Военный министр Милютин и министр финансов Абаза решительно высказались за предложение Меликова, но внезапно встал побледневший от негодования Победоносцев и обратился к совету с речью. Его голос дрожал от волнения, когда он заявил, что предложенный проект означает шаг на пути к конституции и это, прибавил он, будет означать гибель России. Указывая на Петропавловскую крепость, которую можно было видеть из окон зала заседания, Победоносцев воскликнул, что там лежит еще не погребенное тело убитого Императора и что сейчас не время укреплять революционеров в их намерениях, простив их деяния. Под впечатлением этих слов Император сделался задумчивым и отложил принятие решения. К тому же он больше не имел доверия к Лорис-Меликову, который пошел на постыдный обман, чтобы завлечь в ловушку его самого и его жену ради княгини Юрьевской.

Итак, Россия оставалась в неизвестности. По окончании траурной церемонии высочайший двор переселился в Гатчину, где оставалась главная резиденция во все время царствования Александра III. Между тем ситуация в Петербурге не прояснялась, а когда стало известно, что должен быть образован новый Комитет министров, нетерпение и любопытство выросло до предела. Согласно слухам, предполагалось устроить что-то подобное ответственному кабинету, в учреждении солидарности между тремя министрами, так что отставка одного должна была обуславливать отставку и двух прочих. Первым министром был бы Лорис-Меликов. Кроме того, к совещаниям трех министров предполагалось привлекать сведущих людей из провинции. Елена Николаевна Нелидова была душой всех совещаний, и у нее постоянно собирался триумвират: Лорис-Меликов, Милютин и Абаза. Вечером, после того как в Гатчине было принято решение, Меликов, несмотря на усталость, поспешил прямо к Елене Николаевне, где его приняли как триумфатора, так как распространилась весть, будто Император, вопреки всем сомнениям, утвердил его предложения. Меликов был явно горд своей победой и с удовольствием позволил, чтобы друзья выпили за его здоровье несколько бутылок шампанского.

Но вскоре ситуация стала меняться. Государь как был, так и остался недоверчивым, и когда ему только показалось, что кто-то из членов триумвирата пытается присвоить себе слишком много полномочий, он немедленно послал за Победоносцевым. Результатом этой аудиенции стал манифест, обнародованный к весеннему смотру войск 15 апреля 1881 года[997], в котором ясно и определенно избирался путь, провозглашалось возвращение к вековым устоям: самодержавию, православию и народности и категорически отклонялись европейские формы правления. Рекомендовалось все традиции оживить «в духе нравственности», а воспитание подрастающего поколения осуществлять в духе церкви. Впечатление было ошеломляющее. Многие считали, что манифест, составленный втайне от министра внутренних дел, представлял собой вотум недоверия Меликову и его полиции, достаточный, чтобы вынудить Лорис-Меликова подать в отставку. Поступок Государя многими был признан роковым, в то же время московское общество, в большинстве своем консервативное, с радостью