Тяга к свершениям: книга четвертая - Андрей Васильевич Меркулов

летний день в пасмурные сумерки. Не сходя с места, Павел Федорович как загипнотизированный наблюдал за удивительными метаморфозами природы, и только когда облака, наконец, полностью скрыли собою голубую гладь небосвода, он опомнился, спустился со ступенек и направился по улице.

Облака принесли с собой сильный ветер, который закружил в воздухе пыль улиц вперемешку с разбросанными всюду этикетками, обрывками газет и прочим мусором. Поднялись целые песчаные тучи: песок попадал Павлу Федоровичу в рот, раздражающе скрежетал на зубах, назойливо лез в глаза, врезаясь в слизистую и снижая без того сильно ухудшившуюся видимость. Вскоре, однако, ветер несколько стих и Павел Федорович ощутил на своем лице и шее редкие капли дождя. Капель становилось все больше и больше, пока не пошел моросящий дождь. Те прохожие, кого еще не распугал поднявшийся ветер, почувствовав дождь, начали спешно прятаться под навесами остановок и козырьками зданий, но Павел Федорович решил не останавливаться: он быстро шел по тротуару, ощущая, как с каждой секундой усиливалась стихия, пока вдруг, будто в мгновение, дождь не превратился в настоящий ливень. С неба лилось как из ведра: одежда Павла Федоровича, до этого еще сопротивлявшаяся каплям, промокла насквозь за считанные секунды; впрочем, до места, куда он направлялся, оставалось недалеко, и он только еще сильнее прибавил шагу, так что почти бежал по тротуару. Улицы между тем совсем опустели и лишь изредка кто-нибудь, такой же нетерпеливый и с головы до ног мокрый, проносился навстречу, непонятно для чего держа над головой пакет или сумку, совершенно бесполезную при разошедшемся на всю катушку косом ливне. Павел Федорович тоже спешил, пребывая в крайнем смятении, впопыхах оббегая лужи, скользя и чуть не падая, низко-низко опустив голову сопротивляясь крупным каплям, которые на скорости только еще сильнее били по лицу. Но пробежав, таким образом, несколько кварталов, в голове у Павла Федоровича промелькнула неожиданная мысль: вдруг понял он, что промок до последней нитки, до такой степени, что даже если бы погрузился сейчас в наполненный водой бассейн, ничего ровным счетом не изменилось бы и, осознав это, он остановился. Ясно увидел Павел Федорович, что все его смятение и спешка были совершенно напрасны, что не нужно ему больше оббегать лужи, что вообще торопиться уже некуда, и невероятная легкость и свобода пришли к нему. С минуту стоял он под проливным дождем, будто оглушенный, а когда снова двинулся вперед, то пошел уже не спеша: вышагивая спокойно и легко, он двигался, расправив плечи и подставив голову навстречу бьющим в лицо каплям, упиваясь своим безразличием к стихии и с улыбкой наблюдая за пробегавшими мимо людьми. Но пройдя так почти пять кварталов и находясь от своей цели в считаных метрах, Павел Федорович вдруг почувствовал, что дождь начал быстро стихать, а через минуту почти совсем прекратился, продолжая напоминать о себе лишь редкими легкими каплями. Тут же стало проясняться: облака рассеялись быстро, как и набежали, снова открыв совершенно чистое, голубое и безмятежное небо. Это был один из тех коротких летних ливней, которые, вдруг появившись ниоткуда, хорошенько проливают все вокруг в течение нескольких минут, чтобы потом столь же быстро уйти.

«Да-а! Мог бы и догадаться, что этот ливень ненадолго, — сокрушенно подумал Павел Федорович. — В солнечный день так внезапно начался; облака не грозовые, низкие… По хорошему-то надо было переждать», — размышлял он, уже стоя в подъезде и звоня в квартиру брата, как обычно безуспешно пытаясь изобразить какую-то мелодию.

Дверь никто не открывал. Тогда Павел Федорович, подождав для проформы какое-то время, даже несколько дольше, чем ему хотелось бы, позвонил снова, уже сильнее и продолжительнее. Из квартиры по-прежнему не доносилось никаких признаков жизни. «Возможно, никого нет», — подумал он, и в очередной раз приложившись к кнопке, просто застыл, слушая монотонный звук звонка. Он стоял так с минуту, а когда все-таки перестал звонить, то понял, что в этот раз за дверью кто-то был. Раздался глухой удар, будто с другой стороны к двери приставили мешок с сахаром, замок звонко щелкнул и дверь отворилась.

Не дожидаясь приглашения, Павел Федорович прошел внутрь. Оказавшись в квартире, он поднял голову и уже открыл было рот, желая начать разговор, но так и не смог произнести ни слова, с трудом признав в стоящем перед ним человеке своего племянника.

В коридоре было сумрачно (Роман почему-то не включил освещение), но Павел Федорович стоял к нему почти вплотную и в пробивающемся с кухни свете смог хорошо разглядеть. Роман был одет только в трико и старые тапки, с совершенно оголенным торсом; он совсем ссутулился и, понурив голову, искоса смотрел на Павла Федоровича обессилевшим взглядом. На его, крайне исхудавшем и необычайно бледном лице, крупными складками свисала кожа, особенно скопившаяся под нижними веками. Щеки Романа были покрыты двухнедельной щетиной и такая небритость особенно не соответствовала ему: волосы на его лице были очень редкими и к двадцати шести годам отрастали несуразными островками, покрывая только часть над верхней губой и самый кончик подбородка, отчего он сильно комплексовал и в обязательном порядке каждое утро начисто брился. Сейчас же у него образовались уже самые настоящие бородка и усики, имевшие совершенно бесформенный и безобразный вид, а на щеках и шее то тут, то там торчали одинокие длинные черные волоски. Голову Роман также, похоже, не стриг уже много недель подряд: его длинные засаленные до блеска волосы торчали колтунами в разные стороны; слева они были сейчас примяты, и с этой же стороны кожа на его лице сильно слежалась и пестрела вмятинами и неровностями, особенно явственно выделявшимися благодаря ярко-красному узору в местах, где капилляры оказались зажаты особенно сильно. По всему было видно, что Роман пролежал в одном положении на левом боку несколько часов; вместе с тем вид он имел, хотя и совершенно измученный, но отнюдь не заспанный.

Окинув Романа взглядом, Павел Федорович не смог совладать с собой и замер в растерянности. В большей степени его поразило даже не болезненное, состарившееся лет на пять лицо племянника, а то, что тот, всегда неизменно аккуратный и подтянутый, имел сейчас совершенно безобразный вид и внешностью своей напоминал скорее ушедшего в глубокий запой пьяницу, нежели прежнего себя. Он настолько походил на алкоголика, что Павел Федорович даже чуть подался вперед, пытаясь уловить запах перегара, но ничего похожего не ощутил: Роман, кажется, был абсолютно трезв.

— Здравствуйте, дядя Паша. Заходите, — отрешенным голосом пригласил его Роман. Он остался совершенно безучастным к замешательству дяди, который обычно появлялся с шумом, всегда первым начиная разговор, и даже не