Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

Наступило гнетущее молчание. Катул не выдержал, вскочил и зашагал по комнате.

— Он ничего не добьется.

— В центуриях — я согласен. Но это вызовет огромный интерес. Когда Рабирий подаст апелляцию, народу соберутся толпы, — проговорил Цицерон с несчастным видом. — Если бы Гортензий был сейчас в Риме!

— Он возвращается, кстати, — сообщил Катул. — Кто-то в Мизене пустил слух, что назревает восстание рабов в Кампании, поэтому два дня назад он стал паковать вещи. Я пошлю человека, чтобы тот встретил его на пути и попросил поторопиться.

— Тогда он будет вместе со мной защищать Рабирия, когда тот подаст апелляцию.

— Нам нужно потянуть с апелляцией, — сказал Пизон.

Великолепное знание древних документов заставило Цицерона кинуть на Пизона презрительный взгляд.

— Ничего мы не можем тянуть! — рявкнул он. — Апелляцию надо рассмотреть немедленно, как только закончится слушание дела перед двумя Цезарями.

— Мне все это кажется бурей в бутылке, — сказал Метелл Сципион, чье происхождение было значительнее всех прочих составляющих его личности, включая и его интеллект.

— Но это далеко не так, — спокойно сказал Бибул. — Я знаю, обычно ты ничего не видишь даже под самым своим смуглым носом, Сципион. Но, надеюсь, ты уловил, каким сделалось настроение народа с тех пор, как казнили заговорщиков? Им это не понравилось! Мы — сенаторы, мы знаем всю подноготную событий, мы понимаем все нюансы ситуаций, нам понятно, что такое Катилина. Но даже многие всадники из восемнадцати центурий жалуются, что Сенат узурпировал власть, которой больше не имеют суды и комиции. Этот надуманный суд Цезаря дает народу возможность собраться в общественном месте и очень громко выразить свое неудовольствие.

— Осуждением Рабирия, несмотря на апелляцию? — спросил Лутаций Катулл. — Бибул, они никогда этого не сделают! Оба Цезаря могут вынести смертельный приговор Рабирию — и непременно сделают это! — но центурии откажутся обвинить старика. Они всегда отказываются. Да, они поворчат, наверное, но старик все равно умрет естественной смертью. Цезарь ничего не добьется в центуриях.

— Согласен, он не должен ничего добиться, — печально сказал Цицерон, — но почему меня преследует ощущение, что он все равно останется в выигрыше? У него за пазухой прячется еще один трюк, и я никак не пойму какой.

— Естественной смертью Рабирий умрет или нет, Квинт Катул, но ты ведь уже решил, что мы должны тихо сидеть на краю поля битвы и наблюдать, как Цезарь мутит воду? — спросил Метелл Сципион.

— Конечно, нет! — возразил раздраженно Цицерон. Метелл Сципион и впрямь был туповат. — Я согласен с Бибулом: в данный момент народ недоволен. Поэтому мы не можем позволить, чтобы апелляцию Рабирия рассматривали немедленно. Единственный способ помешать этому — аннулировать lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия. Поэтому сегодня утром я созову Сенат и предложу издать указ, предписывающий Трибутному собранию аннулировать этот закон. Это не займет много времени, о чем я позабочусь. Затем я сразу же созову Трибутное собрание. — Цицерон закрыл глаза, вздрогнул. — Но боюсь, что я вынужден буду воспользоваться senatus consultum ultimum, чтобы обойти закон Дидия. Мы не можем ждать семнадцать дней, необходимых для ратификации. Не можем мы позволить и contiones.

Бибул нахмурился.

— Я не претендую на такое отменное знание законов, как ты, Цицерон, но, безусловно, действие senatus consultum ultimum не распространяется на Трибутное собрание. Если только Трибутное собрание не собрано в связи с Катилиной. Мы, конечно, знаем, что суд над Рабирием — это все из-за Катилины, но единственные из голосующих в Трибутном собрании, кому тоже все известно, — это сенаторы, а их будет недостаточно в комициях, чтобы добиться перевеса во время голосования.

— Senatus consultum ultimum действует так же, как диктатор, — твердо сказал Цицерон. — Он заменяет все обычные функции комиций и государства.

— Плебейские трибуны наложат вето, — сказал Бибул.

— В период действия senatus consultum ultimum вето недействительно.

— Что ты хочешь этим сказать, Марк Туллий? Что я не могу наложить вето? — спросил Публий Сервилий Рулл спустя три часа в Трибутном собрании.

— Уважаемый Публий Сервилий, в Риме сейчас введен senatus consultum ultimum, а это значит, что действие вето трибуната временно приостанавливается, — сказал Цицерон.

Собралось очень мало народа, поскольку многие завсегдатаи Форума предпочли пойти на Марсово поле — посмотреть, что два Цезаря делают с Гаем Рабирием. Но те, кто остались в пределах померия, чтобы полюбоваться, как Цицерон справится с атакой Цезаря, были не только сенаторы и клиенты фракции Катула. Вероятно, более половины собравшихся — человек семьсот — принадлежали к противной стороне. И среди них, как заметил Цицерон, стояли Марк Антоний со своими братьями, молодой Попликола, Децим Брут и не кто иной, как Публий Клодий, занятый болтовней с любым, кто готов его слушать. И всюду они сеяли беспокойство, мрачные взгляды, ворчание.

— Погоди, Цицерон, — сказал Рулл, отбросив формальности, — при чем тут senatus consultum ultimum? Да, существует такой декрет, но он имеет отношение только к восстанию в Этрурии и к деятельности Катилины. Он не влияет на обычные функции Трибутного собрания! Мы здесь собрались, чтобы рассмотреть законопроект, предусматривающий аннулирование lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия, а это не имеет никакого отношения ни к восстанию в Этрурии, ни к Катилине! Сначала ты говоришь нам, что хочешь воспользоваться твоим senatus consultum ultimum, чтобы изменить обычную процедуру собрания! Ты хочешь отказаться от contiones, ты намерен обойти закон Дидия. А теперь ты заявляешь нам, что законно выбранные плебейские трибуны не могут воспользоваться своим правом вето!

— Именно, — сказал Цицерон, вздернув подбородок.

Со дна колодца комиций ростра казалась внушительным сооружением, возвышавшимся почти на десять футов над уровнем Форума. Ростра была достаточно большой, чтобы на ней могли уместиться человек сорок. Этим утром там стояли Цицерон и его двенадцать ликторов, а также городской претор Метелл Целер и шесть его ликторов, преторы Отон и Косконий с двенадцатью ликторами и три плебейских трибуна — Рулл, Ампий и еще один из фракции Катула, Луций Цецилий Руф.

Дул холодный ветер. Этим, наверное, объяснялся тот факт, что Цицерон, закутанный в складки своей тоги с пурпурной полосой, выглядел совсем маленьким. Хотя он считался величайшим оратором в Риме, ростра не соответствовала его стилю — так, как отвечали ему куда более уютные подмостки Сената или суда, и он, к несчастью, вполне сознавал это. Цветистая, откровенная, почти фиглярская манера Гортензия подходила к ростре куда больше. Цицерон не смог бы довести свое выступление до Гортензиевых масштабов. Он чувствовал бы себя неудобно. К тому же не было времени, чтобы блеснуть красноречием. Ему оставалось лишь продолжать сражение.

— Praetor urbanus, — крикнул Рулл Метеллу Целеру, — ты согласен с тем толкованием, которое старший консул дает действующему сейчас senatus consultum ultimum, относящемуся к восстанию в Этрурии и заговору в Риме?

— Нет, трибун, я не согласен, — убежденно ответил Целер.

— Почему?

— Я не согласен ни с чем, что препятствует плебейскому трибуну осуществлять свои права, данные ему народом Рима!

Когда Целер произнес это, сторонники Цезаря стали громко выражать свое одобрение.

— Значит, — продолжил Рулл, — ты считаешь, что senatus consultum ultimum, действующий в данный момент, не может запретить трибуну воспользоваться правом вето в этом собрании нынешним утром?

— Да, я так считаю! — крикнул Целер.

Поскольку волнение в толпе нарастало, Отон подошел ближе к Руллу и Метеллу Целеру.

— Марк Цицерон прав! — громко провозгласил он. — Марк Цицерон — величайший юрист наших дней!

— Марк Цицерон — говно! — ответил ему кто-то.

— Диктатор Говно! — завопил новый голос. — Диктатор Говно!

— Цицерон — говно! Цицерон — говно! Цицерон — говно!

— Тихо! Я призываю вас к порядку! — заорал Цицерон, начиная бояться толпы.

— Цицерон — говно, Цицерон — говно! Диктатор Говно!

— Тихо! Тихо!

— Порядок будет восстановлен, — ответил Рулл громогласно, — когда плебейским трибунам разрешат осуществлять свои права без вмешательства старшего консула! — Он прошел к краю ростры и посмотрел вниз, в колодец. — Граждане, я предлагаю издать указ, предписывающий исследовать природу senatus consultum ultimum, которым наш старший консул так удачно пользуется последние несколько дней! Из-за этого senatus consultum ultimum умерли люди! Теперь нам говорят, что из-за него плебейские трибуны не могут использовать свое право вето! Теперь нам говорят, что плебейские трибуны — опять ничто, как во времена Суллы и его конституции! Неужели сегодняшняя катастрофа — это прелюдия еще к одному Сулле в лице этого краснобая, который усиленно пытается навязать нам свой всесильный senatus consultum ultimum? Он размахивает им, как волшебной палочкой! Фьють! — и любые препятствия исчезают! Введи senatus consultum ultimum — и можешь заковать в цепи и заставить молчать людей, которых ты не приговорил к смерти! Лишить римлян права собираться в своих трибах, чтобы проводить законы или накладывать на них вето! Совсем запретить судебные процессы! Пять человек умерли без суда, еще одного человека сейчас судят на Марсовом поле, а наш Диктатор Говно, наш старший консул использует свой гнилой senatus consultum ultimum, чтобы извратить правосудие и всех нас превратить в рабов! Мы правим миром, но Диктатор Говно хочет править нами! Я имею право вето, которое мне дали римляне, но Диктатор Говно заявляет, что у меня нет такого права! — Он резко повернулся к Цицерону, зло глядя на него. — Что еще ты приготовил для нас, Диктатор Говно? Меня отправят в Туллианскую тюрьму и свернут мне там шею без суда? Без суда, без суда, без суда, БЕЗ СУДА!