Царица Проклятых - Энн Райс

Ее самобичеванию не было конца. Это она разговаривала с Амелем, она вселила в него силы, расхваливала, поддерживала его интерес, потом она пожелала, чтобы он покарал египтян, и он узнал об этом.

Я старалась утешить ее. Я объясняла, что мы не можем контролировать свои сердца, что Амель уже один раз спас наши жизни, что никто не в состоянии предугадать, как все обернется, где можно наступить на грабли, а теперь мы должны отринуть чувство вины и смотреть в будущее. Как нам отсюда выбраться? Наши добрые духи напугать их не смогут, а потому мы должны думать сами, должны разработать план, должны что-то делать.

Наконец произошло то, на что я втайне надеялась: появился Хайман. Но он еще больше похудел и осунулся.

«Боюсь, что вы обречены, мои рыжеволосые сестры, – сказал он. – Царь и царица пришли в недоумение из-за ваших слов, перед наступлением утра они отправились молиться в храм Озириса. Разве вы не могли подарить им надежду на то, что все придет в норму, – надежду на окончание этого кошмара?»

«Хайман, осталась только одна надежда, – прошептала Мекаре. – Да будут духи мне свидетелями, я не говорю, что ты должен это сделать. Я просто отвечаю на твой вопрос. Если хочешь покончить с этим, покончи с царем и царицей. Отыщи их укрытие и дай солнцу взойти над ними, солнцу, которого не вынесут их новые тела».

Но он отвернулся, придя в ужас от перспективы такого предательства, а потом со вздохом сказал:

«Ах, дорогие мои ведьмы, чего я только не насмотрелся. И все-таки я не смею».

В последующие часы мы прошли через ужасные муки, ибо, без сомнения, нас ждал смертный приговор. Но мы больше не сожалели ни о своих словах, ни о своих поступках. Лежа в темноте, обнимая друг друга, мы пели старые песни нашего детства, песни нашей матери, я думала о своей дочери и пыталась сделать так, чтобы дух мой поднялся над камерой и отправился к ней, но без зелья у меня ничего не вышло. Я так и не освоила эту способность.

Солнце село. Вскоре мы услышали, как толпа поет гимны в честь прибытия царя и царицы. За нами пришли солдаты. Как и в прошлый раз, нас вывели на большой открытый двор. Здесь Хайман причинил нам боль, здесь нас обесчестили, а теперь мы со связанными руками предстали перед теми же зрителями.

Но теперь была ночь, и в арках тускло горели лампы, злобный луч играл на позолоченных бутонах лотоса на балках и на раскрашенных силуэтах, покрывавших стены. Наконец с возвышения ступили царь и царица. Собравшиеся пали на колени. Солдаты заставили нас присоединиться к всеобщему раболепствию. И тогда царица вышла вперед и заговорила.

Дрожащим голосом она поведала своим подданным о том, что мы – чудовищные ведьмы, что мы наслали на царство демона, который совсем недавно преследовал Хаймана и попытался сыграть свои дьявольские шутки с царем и царицей. Но – о чудо! – великий бог Озирис, старейший из всех богов, более сильный даже, чем бог Ра, поразил эту дьявольскую силу и наделил божественной славой царя и царицу.

Но великий бог не может быть снисходителен к ведьмам, принесшим такие неприятности его возлюбленному народу. Теперь он требует расправиться с ними беспощадно.

«Мекаре, за свою злую ложь и беседы с демонами, – провозгласила царица, – язык твой будет вырван изо рта. А тебе, Маарет, за зло, которое ты воображала и в которое пыталась заставить нас поверить, выколют глаза! И на всю ночь вы будете оставлены связанными вместе, чтобы слышать рыдания друг друга, но одна не сможет говорить, а другая – видеть. А завтра в полдень перед дворцом вы будете сожжены заживо на глазах всего народа.

Будьте уверены, что подобное зло никогда не восторжествует над богами Египта и избранными ими царем и царицей. Ибо боги взирают на нас с благожелательностью и особой милостью, и мы подобны Царю и Царице Небесным, и судьба наша – служить всеобщему благу!»

Услышав приговор, я лишилась дара речи, мои страхи и печали были ничто в сравнении с ним. Но Мекаре проявила открытое неповиновение. Она оттолкнула солдат и вышла вперед. Когда она заговорила, ее глаза были устремлены к звездам. И, заглушая шокированный шепоток придворных, она заявила:

«Да будут свидетелями духи, ибо им принадлежит знание будущего – и того, каковым ему суждено быть, и того, какова на то моя воля. Имя тебе – Царица Проклятых! И судьбой предначертано тебе творить зло! Но я остановлю тебя, даже если для этого мне придется вернуться с того света. И в час твоего торжества именно я нанесу тебе сокрушительное поражение. Я свергну тебя с твоего трона. Запомни мое лицо. Я тебя уничтожу!»

Стоило ей закончить эту клятву, это пророчество, как собравшиеся духи подняли вихрь, двери дворца распахнулись и воздух наполнился соленым песком пустыни.

Послышались крики охваченных паникой придворных.

Но царица крикнула солдатам:

«Исполняйте приговор, отрежьте ей язык!»

Несмотря на то что придворные в страхе жались к стенам, солдаты вышли вперед, схватили Мекаре и отрезали ей язык.

В холодном ужасе следила я за ними, я слышала ее мучительный вздох, когда все было кончено. Но в приливе поразительной ярости она со связанными руками оттолкнула солдат и, упав на колени, подхватила и проглотила окровавленный язык, прежде чем его успели растоптать или отбросить в сторону.

Потом солдаты схватили меня.

Последним, что я видела, была Акаша, указывающая на меня пальцем, ее глаза блестели. А потом – потрясенное лицо Хаймана, по которому текли слезы. Солдаты сжали мне голову, раскрыли веки и лишили меня зрения. Я беззвучно плакала.

Внезапно я почувствовала прикосновение чьей-то теплой руки, что-то прижалось к моим губам. Хайман подобрал и принес мне мои глаза. Я немедленно проглотила их, дабы они не подверглись осквернению и не пропали.

Ветер становился все злее, вокруг нас поднялся песчаный вихрь, я услышала, как придворные кинулись врассыпную, – кто-то кашлял, кто-то хватал ртом воздух, многие плакали, в то время как царица умоляла подданных сохранять спокойствие. Я повернулась, ища Мекаре, и почувствовала, как ее голова опускается ко мне на плечо, как ее волосы щекочут мне щеку.

«Немедленно сжечь!» – приказал царь.

«Нет, слишком рано, – возразила царица. – Пусть помучаются».

Нас увели, привязали друг к другу и оставили на полу маленькой камеры.

Духи неистовствовали во дворце на протяжении нескольких часов, но царь и царица успокаивали своих людей и говорили, что бояться нечего. Завтра в полдень царство очистится от зла, а до тех пор пусть духи делают что хотят.

Наконец все успокоилось, мы лежали рядом. Казалось, во дворце бодрствуют только царь с царицей, заснула даже наша охрана.

Вот последние часы моей жизни, думала я. А утром сестра будет страдать даже больше, чем я, ибо она увидит, как я горю, а я ее не увижу, и она не сможет даже закричать. Я прижала к себе Мекаре. Она положила голову мне на грудь, прямо против сердца. Минута шла за минутой.

Но примерно, должно быть, за три часа до рассвета я услышала рядом с камерой крики. Какое-то насилие, страж вскрикнул и упал. Его убили. Мекаре, лежавшая рядом со мной, шевельнулась. Я услышала, как отпирают замки, как трещит засов. Потом Мекаре издала звук, напоминающий стон.

Кто-то вошел в камеру, и инстинкт подсказал мне, что это Хайман. Когда он разрезал стягивающие нас веревки, я сжала его руку. И тут же подумала: нет, это не Хайман! Наконец я все поняла!

«Они проделали это с тобой! Они попробовали это на тебе!»

«Да, – прошептал он полным ярости и горечи голосом, в котором появился новый, нечеловеческий оттенок. – Проделали! Проделали, чтобы проверить! Убедиться, что вы говорили правду! Они вселили это зло в меня!»

Казалось, он всхлипнул, из его груди вырвался резкий сухой звук. Я чувствовала его неизмеримую силу, так как, сам того не желая, он причинял мне боль.

«Ох, Хайман! – плакала я. – Такое предательство в ответ на столь верную службу!»

«Послушайте меня, ведьмы, – сказал он гортанным, исполненным ярости голосом. – Хотите ли вы завтра умереть на костре перед глазами ни о чем не подозревающих людей, или вы предпочтете борьбу с этим злом? Хотите стать равными ему, стать его врагами? Ибо что может противостоять мощи силача, если не те, кто обладает такой же силой? Ведьмы, если они сделали это со мной, разве не могу я повторить это с вами?»

Я было отпрянула, но он не отпускал меня. Я не знала, возможно это или нет. Я знала одно – мне это не нужно.

«Маарет, – продолжал он. – Они породят расу служителей-подлипал, если их не свергнуть, а кто свергнет их, если не такие же, как они сами!»

«Нет, я скорее умру, – ответила я, но с этими словами представила себе ожидающее меня пламя. Но нет, это непростительно. – Завтра я отправлюсь к матери, я уйду навсегда, и ничто не заставит меня остаться».

«А ты, Мекаре? – услышала я. – Попытаешься ли ты исполнить собственное проклятие? Или умрешь, оставив его на волю духов, которые подвели вас с самого начала?»