Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

Тут у Печонкина изо рта хлынула темная кровь – сначала тонкой струйкой, потом широкой рваной лентой. Вася-Василек надсадно кашлял, задыхался, пытался договорить Ландсбергу что-то важное, но неоконченное. У него получались одни розовые пузыри и брызги. Из последних сил Печонкин показал глазами Ландсбергу на свою руку, лежащую на сером одеяле. Рука дрогнула, приподнялась. А два пальца этой руки, указательный и средний, сделали по одеялу несколько движений-шажков, и бессильно разжались.

– Отошел раб божий, – прошамкал кто-то в углу. – Одной грешной арестантской душой, прости его, Господи, меньше стало…

Ландсберг встал, для верности пощупал жилку на шее Васи-Василька – не билась жилка. Ландсберг прикрыл лицо Печонкина одеялом и пошел к выходу в сопровождении все того же медицинского эскорта. За дверью лазарета он поманил фельдшера пальцем:

– Все слышал? Весь наш разговор?

– Дык… Куды ж деваться? Ухи ты, Барин, затыкать не велел.

– А и не надо. Ты сам-то православный?

– Крещен был…

– Найди попа, дьяка или еще там кого – передай волю умирающего. Деньги нужны будут – скажи, что я заплачу. Свечки сам поставлю. Хоронят умерших в замке?

– Не знаю, Барин. Увозят куда-то отсель покойников. А куды – не интересовался я, извиняй!

– Узнай и передай мне.

– Будет сполнено, Барин! – детина помялся и вдруг спросил Ландсберга: – А ты понял, Барин, чего он тебе в самом конце сказать хотел, да не успел? Пальцами-то?

Ландсберг, припоминая последние минуты прощания с Печонкиным, глядел не на Митяя, а как бы сквозь него. Детина, не так поняв, оглянулся по сторонам и хриплым шепотом закончил:

– Бежать он тебе наказал, Барин! «Ноги делать», стало быть. Ну, пальцами, помнишь?

Ничего не ответив, Ландсберг повернулся и пошел прочь.

* * *

С дня прощания с Васей Печонкиным в сознании Ландсберга что-то изменилось. После судебного заседания время для него потонуло в оглушительной тишине. Ждал пятницы, повидать Васю-Василька: жила в этой тишине слабая надежда, что тот оправится. Теперь, когда он умер, Ландсберг, к немалому собственному удивлению, отнесся к смерти с философским спокойствием много повидавшего человека.

Конечно, до слез было жалко бесхитростного и искреннего мужичка. Тронула и поразила забота умирающего о его, Ландсберга, будущем. Печонкин искренне жалел, что не успел научить его тюремному житью-бытью, его премудростям. Он-то их знал…

Но откуда? Ландсберг в который уж раз поймал себя на мысли, что ничего, собственно, о Печонкине не знает. Кто он, откуда, за что попал в тюрьму? Вася-Василек и здесь жил как-то легко и естественно, как наверняка жил до этого в своей деревне. Легко ли далось ему это привыкание к неволе? И как перенесет неволю он, потомственный дворянин Карл фон Ландсберг? Печонкин за него беспокоился – стало быть, практичным мужицким умом своим понимал, что молодого офицера ждут и удары судьбы, и злоба, и коварство.

И это его последнее, недосказанное пожелание – пожелание, которое Ландсбергу «перевел» скотоподобный фершал Митяй. «Эх, вам бы бежать отсюда, ваше благородие!». Неужели Печонкин в предсмертном своем озарении понял, что побег, что вся оставшаяся жизнь «в прятки» – лучше, чем привычка к неволе, умение жить по чуждым для Ландсберга законам и морали?

Но то же самое ему предлагал и патриот, хоронившийся за ширмой в комнате свиданий – побег! Правда, побег с условием: свобода в обмен на убийство. На цареубийство.

Порой Ландсберг метался по камере – то почти бегом, то медленными, враскачку шагами. Бросался на койку, пытался забыться сном, чтобы хоть ненадолго освободить голову от страшной дилеммы – и не мог.

Дилемма же, стоящая перед ним, была действительно страшна своей простотой. Остаться здесь, в тюрьме, пойти на каторгу – и тогда, чтобы выжить, ему надо будет стать таким, как все. Даже, пожалуй, хуже…

Второй вариант – бежать послушно чьей-то воле. Убить и снова бежать, чтобы, убежав, жить! Как обещают, спокойно и богато. Под чужим именем, в чужой стране. С сознанием, что сделал благое для русского престола дело. И с неизбежным ощущением, что в одно мгновение последует новый арест, новая тюрьма, новый суд и новый приговор…

* * *

Пятница 13 июля 1879 года стала несчастливой не только для Васи-Василька Печонкина, тихо угасшего в лазарете городского тюремного замка северной столицы Российской Империи, называемым по-старому Литовским замком.

В подвале дома № 2 по улице Гороховой, по негласному указанию шефа корпуса жандармов, был разыгран спектакль с казнью переданного ранее Сыскным отделением полиции Санкт-Петербурга агента Войды. За несколько дней допросов с пристрастием жандармы точно установили, какой объем информации поляк успел «слить» сыщикам с Офицерской улицы. Прочитав рапорта допросчиков, Дрентельн окончательно убедился, что судебный процесс по делу Войды, буде он произойдет, погубит его карьеру.

Но и лишаться опытного агента-убийцы Дрентельн не хотел. Поразмыслив, он решил прибегнуть к старому, но верному трюку, известному, наверное, всему миру тайной полиции. Поздним вечером этого же дня жандармы мастерски разыграли «попытку побега» арестованного государственного преступника во время его перевозки в Петропавловскую крепость. Сценарий был стандартен: группа переодетых жандармов обстреляла холостыми патронами повозку с арестованным. Конвой открыл ответный огонь и организовал преследование «террористов». Ради убедительности происходящего не все револьверы конвоя были заряжены холостыми патронами. И поэтому прибывшим на место полицейским и казачьему разъезду из конной охраны были предъявлены два трупа – Войды и одного из нападавших, чья личность впоследствии так и не была установлена. О том, что в тюремном возке везли труп бродяги, приведенный в божеский вид и даже слегка загримированный под Войду, знало всего несколько человек. Настоящий же Войда под чужим именем был тайно отправлен обратно в Одессу. Там ему было велено сидеть тихо и дожидаться своего часа.

Получив рапорт доверенного порученца о выполнении приказа, Дрентельн в своем кабинете на Гороховой выпил рюмку коньяку, пожевал лимон и велел пригласить из приемной давно уж дожидавшегося там полковника Георгия Порфирьевича Судейкина.

– Слышал? Какие-то негодяи попытались нынче отбить полячишку во время его этапирования в Крепость. Слава Богу, что конвойные оказались начеку, отбились. Скверно, конечно, что Войда погиб, лишив нас тем самым удовольствия полюбоваться им на виселице… Что скажешь, Георгий Порфирьевич? Совсем распустилась твоя революционная мразь! Скоро ни днем ни ночью от нее прохода не будет! – напустился на Судейкина Дрентельн. – Позволь спросить: а ты вообще работаешь? Или только пьянствуешь?!

Судейкин промолчал, хотя на его языке вертелась почтительно-язвительная реплика по поводу удивительно своевременной «смерти» Войды. Не будучи поставлен в известность о самостоятельной партии Дрентельна, кое-что о событиях последних дней он все-таки знал, а о многом догадывался. Не была для Судейкина тайной и неафишируемая встреча шефа с Путилиным на