Чудо - из чудес - Санин Евгений
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мурена представил гостей и Ахилла друг другу.
Имя всадника неожиданно насторожило синопца.
Улучив удобный момент, когда Мурена чем-то отвлекся, он спросил:
— Прости меня, Тит Элий! Я бы хотел задать тебе один вопрос...
— Да? — приветливо поднял тот голову, и краем глаза Ахилл уловил одобрительное выражение на лице Мурены.
Который, как оказалось, не упускал ничего…
— Скажи... ты когда-нибудь был в Колхиде?
— Да, бывал! Во времена императора Клавдия... нет, даже еще раньше — при Калигуле!
— Прости... а не было у тебя тогда жены из Персии и дочери по имени Элия?..
— Жены? И... Элии?! Да это же... клянусь Юпитером... Минервой... всеми богами неба и земли — мои потерянные жена и дочь! Погоди, погоди... Ты что-то знаешь о них?!
— Да, кивнул Ахилл.
— О, боги! — приложил ладонь к сердцу Тит Элий. — Я столько искал их, но Римский мир так велик, что два человека в ней — это даже не иголка в стогу сена! Ну, что ты молчишь? Они... живы?
— Да. То есть, прости, жива одна только Элия. Жена твоя умерла, когда девочке было всего два года.
— А Элия? Дочь?! Ты — видел ее?
— Да, и представь себе, совсем недавно! Она чуть было не вышла замуж за моего... брата.
— И где же она сейчас
— В Синопе! — Ахилл услышал недовольное покашливание Мурены, увидел его пальцы, которыми он показывает, как вяжут сеть, и, сразу мрачнея, прошептал всаднику: — Я... потом тебе все объясню и дам адрес. А пока позволь мне переговорить с отцом-сенатором...
Ахилл, перехватывая взгляд Мурены, показал глазами на гостя-сенатора, как бы говоря: "Это — мой", — и стал мучительно смотреть на начинающее светлеть небо в отверстии атрия, в поисках вопросов, из которых он должен теперь связать свою первую губительную сеть...
Глава пятая
СЛЁЗЫ БОГОРОДИЦЫ
1
Мама Стаса, не зная, что и ответить на это, развела руками…
Прошло без малого полтора месяца.
Сколько событий уместилось за этот, казалось бы, не столь уж и большой отрезок времени!
Началось все с того, что Лена в первый же день сдружилась с бабушкой.
Тоже Еленой.
Только Стефановной.
— И ни в коем случае не Степановной! — как тут же поправляла та всякого, кто пытался переделать ее отчество на не православный лад[24].
Несмотря на преклонный возраст, это оказалась очень обаятельная, строгая и в то же время необычайно ласковая — сама доброта — старушка!
Ее постоянная забота, самое искреннее участие, как нельзя кстати помогли Лене перенести тяжелый период беременности, когда токсикоз становился просто невыносимым.
И порой она даже на несколько мгновений теряла сознание…
А еще бабушка Стаса была удивительной рассказчицей.
Едва она начала рассказывать про свою юность, про детство Сергея Сергеевича, Лене сразу стало понятно, откуда у Стаса весь его писательский дар.
— У нас в роду из поколения в поколение давно уже носят это имя, — сообщила она. — И преподобный Сергий является нашим небесным покровителем. Не буду рассказывать всех тех милостей, которыми он осыпал нас. И когда мы в предвоенные годы умирали от голода. Но, как видишь, остались живы. И когда изба наша горела — да так и не сгорела, хотя выгорело дотла все село. И когда супруг мой вернулся с войны. Ты может, не знаешь, но поначалу ведь против фашистов воевали солдаты, которых отучили верить в Бога. А тут из нашей Сибири, в которой еще сохранялось Православие, да прямо под Москву пошли крепкие воины с нательными крестами. С этого, считай, и взяла начало наша Победа. Так мой Сереженька — а и любила же я его! — мне говорил, его сам преподобный хранил. До самого, что ни есть, Берлина. Правда, недолго он после войны прожил. Врачи сказали, старый осколок артерию перекрыл… Многие потом ко мне сватались. Но я даже и помыслить ни о каком другом муже не могла! Одна, просто чудом, подняла детей. Тут никакого вечера не хватит, чтобы перечесть все те чудеса и помощь преподобного! Да взять хотя бы эту мою поездку. Молилась дома вечером, как всегда тихо, мирно. И вдруг, как что-то кольнуло в сердце — надо немедленно ехать! Зачем, почему — сама не пойму. Но быстро собралась. А пенсия-то только через три дня! На что билет покупать? Хорошо сосед выручил. Дал взаймы. Леночка, ты загибай пальчик — фамилия-то соседа — Сергеев!
— Надо же! — удивилась такому совпадению Лена.
— Вышла из дома. Сумки тяжелые, сама видела, сколько я привезла всего. Хотелось хоть чем-то утешить в Великий пост. Грибочки, по нашим, сибирским рецептам сделанная черемша, брусника невестке от давления, соления… А годы уже не те. И тут вдруг позади: «Бум-бум-бум!» Шаги, словно кто сваи вколачивают. Я хорошо тот звук запомнила, когда наше село в город превращалось. Смотрю — догоняет меня громадный такой мужчина. На руках наколки. Сразу видно, что сидел, да не раз, человек. Ну все, — думаю, — придется мне ехать к вам налегке! А он: «Ты, мамаша, вещи давай мне, а сама топай рядом! Тебе куда?» «До автобуса, — говорю, — а там — до вокзала…» «О, — говорит, — и мне туда же!» Думаю, успокаивает, чтобы не закричала. Но нет — донес всю мою поклажу до остановки. Затем — на вокзал. У него поезд позже был, так он прямо в вагон все мои вещи занес. И денег наотрез за помощь брать отказался. «Как хоть тогда твое имя? — спрашиваю». А он: «Зачем это тебе, ты, мать, прямо, как на допросе!» «А затем, — говорю, чтобы хоть знать, за кого мне теперь Богу молиться» — «А, ну это можно! — отвечает. — Молитва меня, знаешь, с какого дна проклятущей жизни достала? Можно сказать, она и на свободу выпустила. А теперь, благодаря тебе, глядишь, обратно на зону не даст попасть!» И говорит: «Сергей меня зовут, по-православному — Сергием…»
— Два! — объявила, загибая второй палец Лена.
— Ну, а затем соседка, хоть и ненамного младше, уступила мне нижнюю полку. Антонина Сергеевна.
— Три!
— А дальше — встретил меня в Москве на вокзале, довез на своей машине домой, донес вещи до самой квартиры — мой сынок — Сергей Сергеевич! Четыре, пять! — сама, словно маленькой, загнула четвертый и пятый палец на руке Лены бабушка.
И подмигнула:
— Теперь тебе ясно, что ваш со Стасом сынок тоже должен быть — Сергеем? А то я так против была, чтобы моего внука называли Стасиком. Но невестка тогда бредила театром и слышать ничего не хотела. Настояла, чтобы его назвали в честь режиссера Станиславского…
— Ой, а мы уже решили назвать нашего — Тихоном... — вспомнив, виновато прошептала Лена. — Конечно, если родится мальчик!
Елена Стефановна поначалу огорчилась.
И так как все у нее было от души — искренне обиделась на внуков.
Но когда те, перебивая друг друга, рассказали ей все про отца Тихона, то даже порадовалась:
— Не та мать, что родила и выкормила, а что к Богу привела. Так вот и ваш отец Тихон!
И сразу становясь строгой, предупредила:
— Ну, этот — ладно. Тут даже грех по-иному называть. Но следующего или, в крайнем случае, своего внука, чтобы обязательно назвали Сергием!
Увы!
Ни второй, ни третий профессор, приехавшие из-за границы на какой-то симпозиум, и которых Сергей Сергеевич уговорил осмотреть Лену, категорически не разрешили ей рожать не то чтобы последующих, но даже первого ребенка.
Впрочем, бабушка и слышать их не хотела.
«Рожай! А там, как говаривала моя мама — яко Бог подаст!»
Несмотря на то, что свекровь Лены явно надеялась, что Елена Стефановна уедет после Пасхи, чтобы организовать новый, более подготовленный семейный совет, она продолжала гостить у них.
На Светлое Христово Воскресенье Пасху — вчетвером (мама, разумеется осталась дома) сходили в храм.
Прошли с крестным ходом вокруг храма.
«Воскресение Твое Христе Спасе, ангели поют на Небесех. И нас на земли сподоби — чистым сердцем Тебе славити!»
Лена особенно любила это тихое, проникновенное пение, которое тихо-тихо начинаясь священником в алтаре, перетекает потом в храм и вместе с певчими вырывается наружу, на улицу, где течет, вся в живых огоньках горящих свечей, с каждым годом становящаяся все полноводней, река народа.
Всю ночную службу Сергей Сергеевич со Стасом отстояли, а бабушка с Леной отсидели на лавочках.
Только то и дело они вставали и вместе со всеми на возглас священника:
