100 великих литературных героев - Виктор Еремин

Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса…

…В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.

Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.

Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.

Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого-нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.

Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.

Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно-малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории…

Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний».

Таким образом, в каждом герое романа писатель пытался исследовать его место в рое (Мiре), основополагающей частью которого является народ. Не секрет, что именно в процессе работы над романом «Война и мир» Толстой сформировался как великий философ-богоискатель – фаталист и пессимист, страдающий от нравственной деградации современного ему общества. Именно в «Войне и мире» писателем были определены возможные пути духовного спасения Мiра. Идеи эти были вложены Львом Николаевичем в уста народа, воплощенного в образе Платона Каратаева – главного героя романа. Все мнимо главные герои «Войны и мира» и производны от него, и продолжаются в нем. Понять Каратаева значит понять и семью Ростовых, и семью Болконских, и Пьера Безухова. Наверное, потому и кажется высосанным из пальца бесконечное число характеристик, данных им литературоведами в отрыве от Платона Каратаева.

Именно Платон Каратаев стал базовым героем, открывшим противостояние Льва Толстого и официальной Русской православной церкви. Именно с этой вершины наидобродетельнейшая глубоко порочная душа Льва Толстого низверглась в бездну мании величия: провозгласив идею непротивления злу силой, писатель встал на путь творения «нового» религиозного учения – «истинного» православия, а себя возомнил чуть ли не мессией, учителем жизни. И Толстому действительно стали поклоняться чуть ли не как божеству.

При этом Лев Николаевич до мозга костей оставался аристократом, непреодолимо далеким от судеб простых людей. В «Войне и мире» простой люд в изображении писателя остался всего лишь его представлением о простом люде России. Потому и Платон Каратаев в романе более похож на философскую схему, чем на человека, и его философия непротивления, призванная быть философией народа и Мiра, осталась мертворожденной, к России (впрочем, как и к любому другому Мiру) никакого отношения не имеющей. И это еще один парадокс смущенной души гения – живые герои, существующие в мертворожденной философии богоискателя-еретика, претендующего на истинное понимание Христова учения.

Как уже говорилось выше, нельзя обойти вниманием продолжение «Войны и мира» – роман «Пьер и Наташа». Нельзя, потому что это, пожалуй, единственная в истории нашей литературы попытка продолжить классическое творение, предпринятая не окололитературными халтурщиками, а неординарными личностями, талантливейшими писателями конца XX столетия. Попытка провальная, поскольку продолжение органически не могло встать под покров Платона Каратаева, следовательно, в нем не могла появиться самая объединительная философская основа Мiра-роя и населявших его героев. Вместе с тем оригинальность и значимость романа Старостина—Васильевой заключается в том, что, благодаря великой эпопее Льва Толстого, авторы создали не имеющую аналогов фактическую энциклопедию заблуждений и идейных фальсификаций, сочиненных советской столичной интеллигенцией в эпоху ликвидации социалистических отношений в нашей стране. Позднее авторы «Пьера и Наташи» раскаялись во многих сделанных в романе философских выпадах, но документ эпохи сохранился, и ему еще предстоит стать объектом внимательнейшего изучения для историков будущих времен.

Анна Каренина

Публикация романа «Война и мир» была завершена в 1868 г. А уже 24 февраля 1870 г. Софья Андреевна Толстая записала в своем дневнике: «Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что, как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины».[299]

Так появился замысел романа «Анна Каренина». Правда, к работе Лев Николаевич приступил только в 1873 г. В литературной критике столь длительный период, когда Толстой занимался преимущественно педагогической деятельностью, самообразованием и духовными поисками, иногда называют временем накопления сил, иногда – временем творческого и даже психопатологического кризиса. Последнее выводят из периодически повторявшихся и временами даже учащавшихся приступов у писателя патологического страха смерти, сопровождавшихся галлюцинациями и тяжелыми депрессиями. Сам Лев Николаевич называл эти приступы «арзамасской тоской», поскольку впервые с ним подобное случилось в 1869 г. в Арзамасе.[300] Вскоре после начала этой странной депрессии, под влиянием (по признанию самого Толстого) в очередной раз прочитанных писателем прозаических отрывков А.С. Пушкина «Гости съезжались на дачу» и «На углу маленькой площади» и родился образ Анны.

Непосредственная работа над романом «Анна Каренина» продолжалась с 1873 по 1877 г. и сопровождалась регулярно повторявшимися кратковременными приступами «арзамасской тоски». С 1875 г. Толстой начал публиковать роман в журнале «Русский вестник» (№ 1–4 за 1875 г., № 1–4 и 12 за 1876 г., № 1–4 за 1877 г.). Эпилог был впервые напечатан только в отдельном издании, поскольку редакция журнала сочла неприемлемыми высказывания писателя о добровольческом движении в пользу сербов, тем более что в апреле 1877 г. началась очередная Русско-турецкая война (1877–1878). Знаменательно, что завершение публикации «Анны Карениной» совпало с первой поездкой Льва Николаевича летом 1877 г. в Оптину пустынь, куда он отправился в сопровождении Н.Н. Страхова. Путешествие было предпринято в связи с тем, что все попытки Толстого лечиться от тяжелейшей депрессии оказались к тому времени тщетными – и он попытался найти причины своей душевной болезни у старцев.

О том, как живо реагировал российский читатель буквально на каждую главу романа, написано так много, что останавливаться на этом не стоит. Равно как не стоит особо рассказывать о прототипах Анны Карениной. Толстой, как известно, если и использовал отдельные черты из жизни и внешности реальных людей, то в целом прототипы его героев всегда были собирательными. Так и для Анны Карениной можно насчитать более десяти знакомых Толстому женщин, чьи черты были использованы писателем для создания ее образа.