Распутин - Эдвард Радзинский

И в этом «мокроватом снегу» у дворца Юсуповых появился редкий в ту пору военный автомобиль. Он постоял, потом уехал, вновь появился и наконец подъехал к главному входу дворца.

В этом автомобиле находились Пуришкевич и доктор Лазаверт, сидевший за рулем. Они должны были, как условлено, подъехать через двор к боковому входу, чтобы незамеченными войти в дом. Но... ворота во двор оказались закрыты. Пуришкевич понял, что легкомысленный Феликс попросту забыл уговор.

«Сделав пару кругов, пришлось подъехать к главному входу». Оттуда Пуришкевич и Лазаверт прошли в кабинет Юсупова, где уже собрались и остальные – великий князь Дмитрий и поручик Сухотин. Феликс встретил прибывших как ни в чем не бывало. Но им было не до объяснений – все торопливо спустились вниз, где Пуришкевич, восхищенный видом превращенного «в изящнейшую бонбоньерку в стиле древнерусских палат» подвала, и вовсе забыл свой гнев.

Пуришкевич: «Это прелестное помещение было разделено на две части: ближе к камину – этакая миниатюрная столовая... уютно пылал огонь... на камине великолепное распятие слоновой кости, и под окном столик с бутылками – херес, портвейн, мадера и марсала... Задняя часть помещения представляла будуар со шкурой белого медведя... и диванчиком, перед которым эта шкура лежала».

Они сели в столовой, и Юсупов предложил отведать приготовленные для Распутина пирожные, прежде чем начинить их ядом. Пирожные были под стать столовой – «крохотные птифуры... розовые и коричневые, подобранные в гамме с цветом стен». Пили чай и нервно «ждали половины двенадцатого, когда шпики покидают квартиру Распутина» и пустеют улицы столицы...

Закончив чаепитие, «постарались придать вид, что тут было целое общество, вспугнутое приходом неожиданного гостя» – в чашки налили немного чаю, разбросали на столе помятые салфетки. Доктор Лазаверт, надев перчатки, стал начинять кристаллами цианистого калия пирожные с розовым кремом (шоколадные оставили для Феликса). Лазаверт «густо насыпал яд внутрь пирожных» и, закончив свою страшную работу, бросил перчатки в камин, «задымивший так, что пришлось проветривать комнату». Потом доктор надел шоферскую форму, а Феликс набросил на плечи шубу и «натянул до ушей меховую шапку, совершенно скрывавшую лицо».

Вскоре оставшиеся в доме услышали шум отъехавшего автомобиля.

Они подъехали к дому на Гороховой. На следствии дворник показал: «К запертым воротам дома после полуночи подъехал мотор... Неизвестный мужчина, выйдя из мотора, прямо направился в калитку. На вопрос, к кому он идет, он ответил: „К Распутину“... Он был без бороды... с черными усами... одет в длинной оленьей дохе... и на голове у него черная шапка». Дворник показал ему парадный вход, но неизвестный направился к черному ходу. «По всему было видно, что этот человек хорошо знает расположение дома».

Юсупов: «Я поднялся по черной лестнице... она не была освещена, я поднимался на ощупь и с большим трудом нашел дверь квартиры „старца“.

Цепь звякнула, запор заскрипел, дверь отворилась, и Феликс вошел на кухню.

«Было темно, и мне показалось, что кто-то следит за мной из соседней комнаты. Я инстинктивно надвинул шапку на глаза».

Феликс не ошибся – когда он шел на кухню, за ним из-за своей занавески наблюдала Катя Печеркина. Впоследствии она показала: «Когда оба прошли мимо меня по кухне в комнаты... я увидела, что пришел Маленький».

Юсупов: «Мы вошли с ним в спальню, освещенную только лампадой, горевшей перед образами. Распутин зажег свечу. Я заметил, что кровать была смята, возможно, он только что отдыхал... Около постели приготовлена была его шуба и бобровая шапка... Распутин был одет в... шелковую рубашку, вышитую васильками, и подпоясан толстым малиновым шнуром с двумя большими кистями. Черные бархатные шаровары и высокие сапоги... Бесконечная жалость к этому человеку вдруг овладела мной. Мне было стыдно грязных способов чудовищной лжи, к которой я прибегнул. В тот момент я презирал самого себя, я спрашивал себя... как мог я задумать такое подлое преступление... Я с ужасом смотрел на свою жертву, доверившуюся мне...»

Но Распутин так и не почувствовал его смятенного состояния. И оттого Феликс задает себе вопросы, которые хочется задать и нам: «Как же его ясновиденье? Чему послужил его дар предвиденья, если он не видит ловушки, расставленной для него?.. Но мои угрызения совести уступили место твердой решимости выполнить свое дело... Мы вышли на темную лестничную клетку, и Распутин запер за собой дверь. Я почувствовал его пальцы, грубо схватившие мою руку... „Я тебя лучше проведу“, – сказал он, ведя меня по темной лестнице».

Так они спустились – рука в руке. И даже держа князя за руку, Распутин опять ничего не почувствовал. Этот интуитивный человек абсолютно доверял Феликсу... Они сели в машину и отправились в Юсуповский дворец.

Тем временем, как рассказывает Пуришкевич, во дворце «проверили граммофон», который должен был помочь создать видимость продолжающейся вечеринки, и «занялись склянкой с цианистым калием в растворе» – наполнили ядом две (отмеченные Феликсом) рюмки из четырех. Потом «дожидались, молча расхаживая, говорить не хотелось». Пуришкевич «вынул свой тяжелый револьвер „соваж“, отдавливающий карман» (оружие, которое, по его словам, сыграет главную роль в трагедии), и положил его на стол в кабинете Юсупова...

Наконец они услышали шум въехавшей во двор машины. Поручик Сухотин включил граммофон, и раздался американский марш «Янки-дудль» (эту музыку Пуришкевич не забудет до смерти!) И все услышали голос вошедшего Распутина:

– Куды, милый?

Юсупов: «Войдя в дом, я услышал голоса моих друзей... весело звучала в граммофоне американская песенка... Распутин прислушался:

– Что это, кутеж?

– Нет, у жены гости... они скоро уедут. А пока пойдемте в столовую выпьем чаю».

И Распутин с Феликсом спустились по лестнице в подвал, «превращенный в прелестную столовую».

Доктор Лазаверт, скинув шоферскую одежду, присоединился к остальным убийцам. Они вышли из комнаты и встали у перил лестницы, ведущей в подвал. И стали ждать скорой развязки... «Я с кастетом в руках, за мной великий князь, за ним поручик Сухотин и последним Лазаверт», – вспоминал Пуришкевич. Так они стояли, «вслушиваясь в каждый шорох внизу», но слышали только гул голосов и марш «Янки-дудль», доносившийся сверху. А главное – не было слышно, как откупоривают бутылки. Внизу разговаривали, «но не пили и не ели ничего».

Юсупов: «Распутин снял шубу и стал с любопытством изучать обстановку... Шкаф с лабиринтом особенно привлек его внимание... Восхищаясь им, как ребенок... он открывал, закрывал... изучал снаружи и изнутри... Я предложил ему вина и чаю... к моему большому разочарованию он отказался... „Случилось что-нибудь?“ – подумал я... Мы сели за стол и разговорились, перебрали наших общих знакомых... Исчерпав темы, Распутин попросил чаю... я предложил ему тарелку с пирожными... Почему-то я предложил пирожные, которые не были отравлены... Спустя мгновение я передал ему блюдо с отравленными пирожными. Он сначала отказался: „Не хочу, они очень сладкие...“

И этот момент запомним: Распутин отказался есть пирожные, потому что они «очень сладкие».

Но затем, как утверждает Феликс, «взял сначала одно, потом и другое... Я смотрел на него с ужасом». Однако между отказом и согласием Распутина произошло нечто, не отмеченное Юсуповым, но описанное Пуришкевичем.

После того как Распутин отказался есть пирожные, Феликс, оказывается, запаниковал и поднялся наверх. Четверо заговорщиков, стоявших у лестницы, услышали звук открываемой двери подвала и «на цыпочках бесшумно бросились обратно, в кабинет Юсупова... Вошел Юсупов... и сказал: „Представляете себе, господа, это животное не ест и не пьет“.

– А как его настроение? – спросил Пуришкевич.

– Неважное... он как будто что-то предчувствует...

Феликс вновь спускается к Распутину. И тут мужик почему-то меняет решение и начинает пить вино и есть сладкие пирожные. Это тоже стоит запомнить...

Пуришкевич: «Вскоре раздался звук откупориваемых бутылок. „Пьют, – прошептал великий князь. – Ну, теперь ждать недолго...“ Но прошло полчаса – и ничего!»

«Действие цианистого калия должно было начаться немедленно, – вспоминал Юсупов, – но Распутин... продолжал со мной разговаривать как ни в чем не бывало». Феликс налил вторую рюмку, мужик и ее выпил, а «яд не проявлял своей силы». Князь налил третью и «с отчаяния начал пить сам», чтобы заставить Распутина выпить и ее. «Мы сидели друг перед другом и молча пили... Он смотрел на меня, глаза его лукаво улыбались: вот видишь, как ты ни стараешься, а ничего не можешь со мной поделать... Но вдруг... на смену хитро-слащавой улыбке явилось выражение ненависти. Никогда я не видел его таким страшным. Он смотрел на меня дьявольскими глазами... меня охватило какое-то странное оцепенение, голова закружилась... Очнувшись, я увидел Распутина, сидящего на диване, голова была опущена, глаз не было видно... „Налей чашку, жажда сильная“, – сказал он слабым голосом... Пока я наливал чашку, он встал и прошелся по комнате... В глаза ему бросилась гитара, случайно забытая мною в столовой... „Сыграй, голубчик, что-нибудь веселенькое... люблю, когда ты поешь...“