Распутин - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Феликс взял гитару... «Когда я кончил петь, он... посмотрел на меня грустным спокойным взглядом... „Спой еще, больно я люблю эту музыку... много души в тебе“. Я снова запел... А время шло, часы показывали половину третьего... Больше двух часов длился этот кошмар...»
И здесь возникают законные вопросы. Первый: выходит, что за восторгами по поводу пения Феликса Распутин совершенно забыл, зачем он пришел? Забыл об Ирине?! «Несколько друзей», которые, как ему обещали, «скоро уедут», сидят наверху уже «больше двух часов» – и он с этим мирится? Второй вопрос неужели за это время Распутин не почувствовал ничего особенного в поведении чувствительного, нервного и, как мы увидим далее, очень впечатлительного Феликса? Неужели за два с лишним часа Юсупов, отнюдь не профессиональный убийца, так и не выдал ничем своего волнения? Совершенно невероятно! И третий вопрос – который будет волновать всех и станет основой для легенды о сверхчеловеческих возможностях Распутина: почему его не брал яд?
Однако оставим пока эти вопросы без ответа. Пусть убийцы продолжат свое повествование...
Итак, Феликс видит, что яд не действует на мужика. Это, естественно, изумляет и пугает князя. «Наверху тоже, по-видимому, иссякло терпение... Шум, доносившийся сверху, становился все сильнее...»
– Что там шумят? – спрашивает Распутин.
– Вероятно, гости разъезжаются... пойду посмотреть...
Пуришкевич: «Поднимается бледный Юсупов... „Это невозможно! Он выпил две рюмки с ядом, съел несколько розовых (отравленных. – Э. Р.) пирожных... и ничего... Ума не приложу, как нам быть, тем более, что он уже забеспокоился, почему графиня не выходит к нему так долго („уже забеспокоился“ – после двух с лишним часов ожидания! – Э. Р.). Я с трудом объяснил, что ей трудно исчезнуть незаметно... ибо наверху гостей немного и по всем вероятиям минут через 10 она уже сойдет... Он сидит мрачный... действие яда сказывается лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение... Господа, что вы посоветуете мне?“
И «господа» решают: если через пять минут яд не подействует, Феликс должен... снова подняться к ним, и они подумают, как покончить с мужиком.
Лазаверту стало дурно. Военный врач, не раз бывавший на фронте под пулями, в изнеможении, весь красный, сидел в кресле и шептал: «Кажется, я не выдержу...»
И опять поднялся к ним Юсупов и сообщил, что яд по-прежнему не действует! И сам предложил: «Вы не будете против, если я его застрелю?»
Юсупов: «Я взял у Дмитрия револьвер (и это запомним! – Э. Р.) и спустился в подвал... Как он не заметил своими прозорливыми глазами, что за спиной у меня был зажат в руке револьвер!..»
Да, и мы здесь недоумеваем вместе с Феликсом. И ему, и нам непонятно, что Распутин, который все всегда чуял и предвидел, «далек сейчас от сознания собственной смерти». Он даже не видит неестественно отведенную назад руку Феликса, держащую револьвер.
И тут описываемая Феликсом сцена окончательно начинает напоминать эпизод из романа о благородном мстителе.
«Я подошел к хрустальному распятию.
– Крест этот очень люблю...
– А по мне, так ящик-то занятнее будет, – и Распутин снова открыл шкаф с лабиринтом.
– Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели, да помолились бы перед ним...
Распутин удивленно, почти испуганно, посмотрел на меня... Можно сказать, что он прочел в моих глазах что-то, чего не ожидал...»
Дальше, по словам Юсупова, начинается уже совсем невероятное: Распутин, который вскоре будет яростно бороться за жизнь, ведет себя необъяснимо покорно, как сомнамбула. Он терпеливо ждет, пока его убьют!
«Я медленным движением поднял револьвер... Распутин стоял передо мной, не шелохнувшись... с глазами, устремленными на распятие... Я... выстрелил... Распутин заревел диким, звериным голосом и грузно повалился навзничь на медвежью шкуру...»
Пуришкевич: «И уже через несколько минут, после двух отрывистых фраз – звук выстрела... вслед за тем продолжительное: „А-а-а...“ и звук грузно падающего на пол тела».
Заговорщики тотчас кубарем скатились вниз, но при входе в подвал зацепили шнур, и выключилось электричество. Но нашли, нащупали, включили свет и увидели...
«Перед диваном лежал умирающий Распутин, над ним с револьвером – спокойный Юсупов... „Надо его снять поскорее с ковра... чего доброго, просочится кровь и замарает шкуру“, – заговорил великий князь».
И Феликс с Пуришкевичем перенесли мужика на пол.
Пуришкевич: «Я стоял над Распутиным... он не был еще мертв, он дышал, агонизировал... Правой рукой он прикрывал оба глаза и до половины нос – длинный, ноздреватый... и тело подергивала судорога».
Юсупов: «Сомнений не было... Распутин был убит... Мы погасили свет и, закрыв на ключ дверь столовой, поднялись в кабинет... Настроение у всех было повышенное».
И опять начинается малопонятное. Согласно воспоминаниям и Пуришкевича, и Феликса, великий князь Дмитрий вместе с доктором отправляются на автомобиле в санитарный поезд Пуришкевича – сжигать шубу и боты Распутина. Но впоследствии окажется, что... ни шуба, ни боты сожжены не были! И Пуришкевич объяснит это удивительно: его жена, которая в страхе ждала, чем все закончится, оказалась вдруг ленивой и капризной. И так как «шуба в печь не влезала, она сочла невозможным заняться распарыванием и сжиганием по кускам. У нее даже столкновение вышло с Дмитрием»... Короче – жена Пуришкевича, посвященная в заговор, отказалась выполнить поручение мужа и как мальчишку отослала великого князя назад вместе с шубой и ботами... Если учесть, что Пуришкевич был по натуре тираном, то поведение его жены весьма странно.
А в отсутствие великого князя во дворце происходят удивительные события. Феликс чувствует «неодолимое желание посмотреть на Распутина» и спускается в подвал.
Юсупов: «У стола, на том месте, где мы его оставили, лежал убитый Распутин... Тело было неподвижно, но прикоснувшись... я убедился, что оно еще теплое. Тогда, наклонившись, я стал нащупывать пульс, биения его не почувствовал... Из раны мелкими каплями сочилась кровь... Не зная, зачем, я вдруг схватил его и встряхнул... тело... упало на прежнее место... Постояв над ним некоторое время, я уже хотел уходить, но мое внимание было привлечено легким дрожанием века в левом глазу... Лицо... конвульсивно вздрагивало... все сильнее и сильнее... Вдруг его левый глаз начал приоткрываться... задрожало правое веко и... оба глаза... с выражением дьявольской злобы впились в меня...»
И тут начинается обычная сцена из триллеров всех времен и народов – «дьявол оживает»...
«Случилось невероятное. Неистовым, резким движением... Распутин вскочил на ноги... Изо рта у него шла пена. Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули сведенные судорогой пальцы. Вот они, как раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить за горло... Оживший Распутин хриплым шепотом повторял мое имя... Обуявший меня ужас не сравним ни с чем... Я пытался вырваться, но железные тиски держали с невероятной силой... В этом отравленном и прострелянном трупе, поднятым темными силами для отмщения своей гибели, было до того страшное, чудовищное... я рванулся и последним невероятным усилием вырвался. Распутин, хрипя, повалился на спину, держа в руке мой погон, оборванный им... Я бросился наверх, к Пуришкевичу... „Скорее... револьвер! Стреляйте, он жив!“... Распутин на четвереньках карабкался по ступенькам лестницы».
А в это время Пуришкевич, закурив, «медленно прохаживался в кабинете наверху». И вдруг «какая-то внутренняя сила» подтолкнула его к столу, где лежал его «соваж», и заставила положить револьвер в карман брюк Потом опять-таки «под давлением неведомой силы» он выходит на лестницу. И там слышит «нечеловеческий крик Феликса: „Пуришкевич, стреляйте! Стреляйте! Он жив! Он убегает!“ И видит Юсупова. „На нем буквально не было лица, прекрасные... глаза лезли из орбит... в полубессознательном состоянии... не видя почти меня, с обезумевшим взглядом... кинулся на половину своих родителей... До меня стали доноситься чьи-то... грузные шаги, пробиравшиеся к выходной двери“.
Выхватив «соваж», Пуришкевич бегом бросается вниз по лестнице. «Григорий Распутин... которого я полчаса назад созерцал при последнем издыхании... переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль решетки».
Пуришкевич «не мог поверить своим глазам», но тут он услышал громкий крик Распутина на бегу: «Феликс, Феликс... все скажу царице!» И он «бросился за ним вдогонку и выстрелил... в ночной тишине раздался чрезвычайно громкий звук».
И – промах! «Распутин поддал ходу». Пуришкевич «вторично выстрелил на бегу и опять промахнулся». Распутин уже подбегал к воротам. Тогда Пуришкевич «укусил себя за кисть руки... чтобы заставить себя сосредоточиться», и третьим выстрелом «попал ему в спину... он остановился». Четвертым выстрелом «попал ему в голову... и он снопом упал... в снег и задергал головой».
