Гибель Византии (сборник) - Гюг ле Ру

— Подожди, не продавай! — с воплем кинулся монах к татарину. — Я сейчас приду, я тебе выкуп дам!

Отец Арсений говорил, не имея в голове никакого определенного плана. Татарин мялся, норовил побольше выторговать у еврея. Монах бросился бежать по улицам Каффы. Встречая какого-нибудь генуэзца, он бросался на колени и просил тридцать дукатов. Но на него не обращали внимания, принимая за сумасшедшего.

— Я отдам, я возвращу их вам! — кричал он, ударяя себя в грудь.

Жалкий вид монаха возбуждал только смех.

— О, Боже, неужели же я не спасу ее!

В это время он поровнялся с богатым католическим храмом.

— Господи! — глухо застонал он, упав на землю. — Именем Сына Твоего, заклинаю Тебя, дай мне спасти ее!

Он опять вскочил и пустился как шальной дальше. Возвратиться он не мог, уж если Грушу продадут, то хотя бы не на его глазах. Вдруг отец Арсений остановился. Перед ним высился красивый дом с колоннами. Он знал, что здесь живет консул Киавари. Отец Арсений бросился туда. Его не пускали, говоря, что у консула собрание совета, но монах рвался и шел на пролом…

— Почтенные синьоры, — говорил консул Киавари собравшимся генуэзцам, — вы, конечно, знаете, что в Крыму утвердился Ази-Гирей, родственник Тохтамыша, с ним пришел Радзивилл с литовским войском короля Казимира, а потому, я думаю, власть его в Крыму обеспечена. Как нам быть по отношению к этому обстоятельству?

Наступило молчание. Первым нарушил его синьор Труцци.

— Конечно, для нас лучше, если бы здесь владела Золотая орда, так как она фактически свою власть не проявляла и мы были господами.

— А знаете ли что, — возразил синьор Францони, — мне кажется, что сколько-нибудь благоустроенное правительство в Тавриде нам было бы выгодно, потому что меньше будет грабежа; больше представится возможности правильно вести торговые дела.

— Я с вами согласен, — поддержал консул. — Но как бы воспользоваться этим, вновь установленным государством в свою пользу?

— Запугать варваров, — решительно заметил синьор Адорно.

— А если они не испугаются? — заметил синьор Батичелли.

— Привезти пушки, которых они не видали; а главное, самим начать дело, не ожидая нападения с их стороны, — уверенно говорил синьор Адорно.

— Но вы забываете, синьор, что его поддерживает король Казимир, у которого и пушки есть, и, говорят, даже такие маленькие пушки с длинными и узкими дулами, что их носит человек на плече.

— Нет, — начал синьор Батичелли. — Я думаю запугать можно только на один год, не больше. Допустим даже, что при самых благоприятных условиях, это новое татарское государство признает вассальную зависимость от нас, все-таки это не обеспечит нас на будущее время. Я думаю так: следует отправить почетное посольство с подарками, признать Ази-хана владетелем Крыма и просит его быть нашим добрым соседом и защитником. Во-первых, эти азиаты любят лесть, во-вторых, признание его властелином со стороны богатого города будет для него важно, и, наконец, у этих азиатов есть хорошая черта — быть действительно преданными своим друзьям. И если все это будет проведено искусно, то не только он нас не станет тревожить, но мы еще приобретем в нем сильного союзника в борьбе с разными ордами.

— Что вы об этом думаете, синьоры? — спросил консул.

— Я думаю, — сказал Труцци, — что синьор Батичелли хороший политик.

Другие синьоры тоже одобрили план Батичелли и выбрали в посольство консула, а также кое-кого из других генуэзцев.

После предварительных соглашений, приступили к составлению инструкции посольству.

— Надо, по возможности, точно указать все важные обстоятельства, — заметил синьор Францони.

— Непременно, хотя поводы к столкновениям все-таки будут.

— Говорят, сегодня у Каффы происходила резня, и подданные Ази-Гирея нагнали в город толпу военнопленных.

В это время у дверей послышалась возня и шум. Дверь настежь распахнулась и в зал стремглав вбежал отец Арсений. На нем лица не было.

— Синьоры, синьоры! Милосердные синьоры, дайте мне взаймы тридцать дукатов! Я должен спасти одну несчастную девушку! — вопил он, ломая руки. — Вы мне не верите, но она сама заплатит, она из богатой семьи и схвачена татарами!

Консул нахмурился и закричал:

— Пошел вон, сумасшедший! Кто смел его пустить сюда?

— О, синьоры, синьоры, не откажите! Я стану ходить по свету, всю жизнь буду ходить, я соберу вдвое и все отдам, все…

— Уйдешь ли ты! — нетерпеливо повторил консул.

Два человека схватили монаха и потащили из залы.

— О, ради Христа помогите! Ее купит еврей скупщик, а она христианка… Купите меня и дайте мне денег, я ее выкуплю! — раздирающим душу голосом умолял отец Арсений. Его вытолкали за дверь.

— Эти попрошайки греки всегда хнычат и стонут, — презрительно произнес консул.

Если бы кто взглянул в это время на Батичелли, то мог бы заметить, как сверкнули его глаза.

— Извините, синьор, — обратился он к консулу. — У меня есть неотложное дело. До свидания, синьоры, — обратился он с легким поклоном к присутствующим и вышел.

У выхода он догнал монаха.

— Веди меня скорее туда, где продают рабыню, о которой ты говорил, — тихо сказал ему Батичелли на греческом языке.

Отец Арсений остолбенел. Он пошел за Батичелли и ему показалось, что тот не должен иначе говорить, как только по-гречески.

— Вы византиец? — невольно спросил его отец Арсений.

— Веди меня! Ты же спешил, — строго сказал Батичелли.

Отец Арсений опомнился и бросился бежать; он спотыкался, падал и шептал:

— Господи, неужели она уже продана?!

Синьор Батичелли должен был ускорить свою спокойную, важную походку, чтобы не отстать от монаха.

— Вот, вот, синьор! — задыхаясь говорил отец Арсений, указывая ему на Грушу, которая, при виде монаха, бросилась к нему, но была удержана татарином.

— Татарин, татарин, — кричал монах, — тебе дадут тридцать дукатов!

— А я не возьму, — отказался татарин, — вот мурза дает тридцать дукатов, а я хочу больше… Девушка красивая, всякому приятно иметь.

— Я даю тридцать один! — спокойно сказал Батичелли.

Отец Арсений бросился целовать его руку, Груша подняла на него умоляющие глаза.

— А я тридцать два, — прошипел скупщик, сжимая кулаки, одержимый нежеланием уступить.

Татарин, с намерением разжечь страсти соперников, схватил за ворот Грушу и, разорвав ей одежду, обнажил ее шею и грудь.

— А, дьявол! — заревел отец Арсений и как кошка вцепился в жидкую бороденку татарина.

Но тот схватил его за горло и монах захрипел.

— Брось! — крикнул Батичелли и его громадная рука подняла татарина на воздух.

Отстранив отца Арсения и запретив ему приближаться, он обратился к татарину с едва заметным дрожанием в голосе:

— Я даю тридцать три дуката.

Скупщик заволновался. Борьба делалась для него не по силам; к тому же, любовь к деньгам превышала другие чувства.

— Тридцать четыре дуката! — почти с усилием произнес еврей.

Между тем собралась толпа народа. Невольники по-прежнему смотрели безучастно. Груша переводила взоры от креста старой часовни на синьора Батичелли, который с каждой минутой более и более приковывал ее внимание. Отец Арсений что-то шептал про себя и поминутно прикладывался к руке Батичелли, но тот его отстранял.

— Тридцать пять дукатов! — уже вполне оправившись от волнения, сказал Батичелли.

Толпа была очевидно на стороне генуэзца.

Скупщик выругался, погрозил кулаком Батичелли и ушел.

— Постой, постой! — кричал ему вслед татарин. — Ты других рабов хотел купить!

Но еврей ругнул его и не вернулся.

— Синьор, — заговорил отец Арсений, — ты все получил на земле и на небе. Господь наградит тебя за твой добрый поступок; я еще прошу тебя, выкупи этих несчастных татар, которые разделяли бедствия с кирией Агриппиной; татарин их за ничто продаст, ему их некуда девать, я слышал его разговор об этом.

— Хочешь за всех пять дукатов? — спросил Батичелли татарина.

— Еще прибавь хоть один, милостивый мурза, — подобострастно просил тот.

Батичелли отсчитал деньги и бросил их татарину. Обратившись к невольникам, он сказал:

— Я даю вам свободу!

Татары упали перед ним на колени, пытаясь поцеловать полы его одежды.

— Ты в этой девушке принимаешь участие? — обратился он к отцу Арсению. — Она, ты говорил, из хорошей семьи. Так иди за мной и позаботься о ней.

Синьор Батичелли направился в сторону своего дома. Толпа провожала его благодарными взглядами. Продавец рабов пересчитывал свой барыш. Отец Арсений и Груша шли за Батичелли. Оба плакали. Она рассказывала о своих бедствиях на пути в Сурож, о том, что спасшись от Кутлаева она не возвратилась в Елец, опасаясь его новых козней; говорила о Луканосе, о цели своего путешествия. Разговор они вели по-русски. Батичелли не знал русского языка, но иногда умерял шаги и прислушивался к словам.